Выбрать главу

Такая, какая есть. С наглухо заколоченными теперь, давно не обитаемыми подвалами, с пустым палисадником, с одиноким тополем из худосочной, чудом выжившей веточки, поливаемой сердобольными жиличками, превратившимся в благородное и раскидистое парковое дерево, даже чужое, постороннее здесь, среди старых стен, кое-где облупившихся, кое-где подмазанных аккуратно в порядке ежегодного текущего ремонта. Такая, какая есть и какой никогда уже не будет. Как не будет больше мячей, сшитых из тряпок моей мамой, – она, как и все наши матери, долго не могла купить мне настоящего мяча, – как не прозвенит за воротами «аннушка», вытесненная на окраины, как никто и никогда не позовет тебя с улицы: «Выходи сговариваться!» То есть делиться на две команды, доверяя при этом не столько личному выбору, сколько жребию, беспристрастному решению судьбы.

Вот она нас и разделила. Развела по командам, которым никогда уже и нигде не суждено встретиться. Впрочем, тут уж мы не сговаривались.

Я по-прежнему плохо играю в футбол. Хотя если и впрямь по-прежнему, то, может быть, уже и хорошо. Время сравняло меня по классу игры с нашими героями. Ни один из них не вышел в мастера. Счастлив тот, кто вовремя догадался, что футбольное пространство не единственное место, где можно приложить свои способности, и что погоня за мячом не единственное занятие, в котором можно почерпнуть достоинство и уважение к самому себе. Кстати, эти вещи вообще мало зависят от публичности занятия и от того, сколь велика в нем доля азарта.

Мне его не хватает. Я больше не болею. Я здоров, да простится мне этот чересчур примитивный и потому редкий каламбур. Я даже не знаю, кто теперь чемпион страны и кто обладатель кубка. Кем мнят себя ныне играющие в мяч мальчики, бьющие по нему, за ним бегущие, вокруг него без устали скачущие, для меня совершенная загадка, охраняемая от разрешения завесой утомленного безразличия.

Но если откуда-нибудь из приоткрытого окна на втором или третьем этаже, до которого давно уже дотянулись ветви тополя, или, может быть, даже из-за глухой стены соседнего дома, словом, откуда-нибудь сверху, сбоку, издали хочется написать: издавна – донесется мотив футбольного марша... Прошлых игр не сыграть, восторги и огорчения старых лет робкими тенями бродят в памяти. Но душе каким-то чудом дано уловить вдруг былое свое состояние и пережить его заново со всем отчаянием единственного и неповторимого счастья.

1978 г.

НОЧЬЮ, НА ИСХОДЕ ЗИМЫ

И так мне сделалось муторно от созерцания чужого веселья, от сознания своей совершенной к нему – хоть бы одним боком – непричастности, что я, дождавшись нового музыкального взрыва, потихоньку, никем не замеченный, смылся в гардероб. Натянул пальто и со сладким чувством отверженности вышел на улицу. Было часов девять, промежуточное время, когда спектакли еще не кончились и компании не разошлись, и потому пустынная, под уклон идущая улица просматривалась из конца в конец. Утренний мороз спал, но и оттепель не наступила, в воздухе ощущалась свежесть отлетающего холода, мельчайший снег искрился в лучах фонарей. Вокруг были мои места, моя земля, моя малая родина, здесь я столько раз бродил и в пору первой любви, и в годы упоения первой серьезной дружбой, в последнее время мне всего этого не хватало, мне все казалось, что стоит только выбрать время и пошляться по своему району, как все вернется, прежнее предвкушение перемен и прежняя полнота бытия, – вот, наконец, и выпала эта минута. Каждый дом, мимо которого я проходил, был мне хорошо знаком, в каждом доме я бывал, с каждым было связано какое-нибудь воспоминание – боже мой, когда, с кем все это происходило, в чьей жизни, неужели в моей?

Я подумал о свадьбе, которую только что оставил, – без малейшего сожаления подумал и без горечи, просто невнятность собственной судьбы сделалась мне очевидной. Два, а может быть, три года назад одна милая женщина, с которой мы знакомы очень давно, но видимся крайне редко, можно сказать, вовсе не видимся, несомненно умная и тонкая женщина, к тому же мать двоих детей, спросила как-то, посмотрев на меня то ли с насмешкой, то ли с сожалением: зачем ты живешь? В ее тоне угадывалось не только превосходство, но также искреннее желание поделиться истиной.

Я смутился тогда, потом пытался прикрыться бравадой, плел нечто высокопарное и ироническое о своем так называемом предназначении на этой земле и понимал, что уличившая меня собеседница, очевидно, права. Что толку в предназначении, коли обычная жизнь не дается в руки, вывертывается и ускользает, оставляя в качестве насмешливой компенсации зрелища вроде сегодняшней свадьбы, с которой я ушел по-английски, не прощаясь. Кому легче от того, что я живу на свете, кому теплее? Тут я принялся вспоминать все свои лирические обиды и переживал их с былою остротой, удивляясь тому, что время ничуть не исцелило ран, и находя в желании их разбередить странное удовлетворение. Вот уж действительно – унижение паче гордости.