* * *
Внимательнее гляди по сторонам. Все-таки странно оказаться вдруг в категории лиц, которым принято давать наставительные советы, ничуть не стесняясь никакими их собственными достоинствами и достижениями, поскольку имеется в виду, что в самом главном они свою жизнь позорно и очевидно прошляпили.
– Я, кажется, вообще сегодня многое понял, – сообщил я. – Наверное, по причине свадебной музыки. Страшная вещь. Называется «кровь, пот и слезы». Без преувеличений – действуют на все, как говорится, стихии организма и души.
Павлик скроил иронически-компетентную мину.
– Как же, как же... в курсе дела. У нас в конторе молодежь намостырилась культурно отдыхать. Аппаратура-то казенная, какая только хочешь, воспроизведение звука идеальное. Они свою пленку приволокут и наладят во время обеденного перерыва. Туши свет! Через минуту ощущение такое, будто тебе, простите за выражение, клизму поставили во все места. Под давлением. А у них! Блаженство на мордах, словно портвейна задвинули. Это у них называется «кайф словить».
Мы с Павликом вошли в комнату, которая сделалась вроде бы выше и просторнее с тех пор, как после смерти родителей Павлик вывез отсюда допотопный комод из мореного дуба, источенного жучком, и высокую кровать с никелированными шарами. И все же, несмотря на стеллаж и огромный телевизор, здесь витал дух вовсе не теперешнего, не нашего века жилья – может быть, монастырской кельи.
– Ты прав, – согласился я, – насчет портвейна. Сначала просто обалдение, отключка, затмение. Зато потом – ого-го! Реакция обостряется, и многое становится очевидным. Из того, чего раньше не замечал. Например, что молодость прошла.
– Да брось ты, тоже мне подвел итоги, – замахала руками Татьяна, – стоило на свадьбу ходить! Да ты просто от жизни отстал – и все! Уж от тебя этого не ожидала. А мир, между прочим, молодеет...
– Да. Знаю я это, слышал. – Меня вдруг прорвало после целого вечера учтивой сдержанности, вежливых улыбок, идейных тостов и хороших манер. – Мир молодеет! Спасибо за информацию. В моде юность и красота. Спешите видеть! Кудри до плеч, кружева, музыка, от которой можно лопнуть, будто ты не человек, а воздушный шар – гривенник штука! А вы не замечали, что мир не только молодеет, но и стареет, как никогда, быстро. Знаете, как в современном спорте – в двадцать три года уже все в прошлом, привет родителям, хоть мемуары пиши, ветеран. Песенка мне еще надоесть не успела, еще на слуху у меня журчит, а она уже вышла из моды. Галстук все еще меня радует, а уже старомоден. Я сам еще полноты жизни вкусить не сподобился, еще взрослым человеком ни разу себя не ощутил, и нате вам – я уже сошел с круга, я уже вчерашнее, бывшее поколение, меня уже съесть пора за ненадобностью, как в каменном веке.
– Успокойся, – подмигнул мне Павлик, – припасов еще хватает. Нервы сдают, дед, нельзя тебе молодежную музыку слушать. Ты помнишь, лет пятнадцать назад, когда мы пацанами были, юность считалась... ну вроде бы преддверием жизни. Как бы подготовительной стадией – все еще впереди, настоящая жизнь, взрослые дела, свершения, удовольствия, пока лишь пробная стадия, период предпусковых испытаний, как бы сказать. А теперь сразу – пуск! В четырнадцать лет уже не готовятся к жизни, а живут на полную катушку – своя мода, музыка своя, свой мир. Нормальный ход! Знамение времени, пусть неудачник плачет. Помнишь, меня со школьного вечера за американскую пластинку вытурили? «Египтинелла» – буги-вуги. И еще карикатуру похабную в стенгазете намалевали – любитель музыки толстых. А теперь... прошвырнись днем по нашему переулку, от японских машин не протолкнешься. А на том самом месте, где стилягам брюки резали, знак особый висит, обратил внимание: «Стоянка автомобилей фирмы «Чори». Фирмы! И никаких тебе карикатур. Чему же удивляться? Тому, что любителей подшустрить смолоду, вперед забежать развелось, так что же, их раньше не хватало, что ли?
– Хватало, Паша, хватало. Сколько хочешь... Только те, как бы тебе сказать, наивнее, что ли, были, простодушнее, в ресторанах тостов за мир не произносили. А уж если и произносили, то не ждали от этого себе немедленной пользы.