Мама моя, Анна Яковлевна, шла работать, лишь когда семье становилось уж совсем тяжело. У нее забот и так хватало. Старшая дочка, я, потом еще младший брат родился. А семейный закон был такой — с детьми надо кому-то заниматься. Но и домом надо заниматься, и огородом. Мы ведь не сразу стали помощниками в домашних делах. Правда, помогала бабушка Прасковья Васильевна. Такая бабушка! Это ведь она привела меня к Богу. Влила, по мере своих сил, в меня смирение. Вообще, у нас в роду христианская вера сильной была. До четвертого класса я регулярно в церковь ходил, помогал священнику во время службы, знал все молитвы, пел в церковном хоре. До сих пор мне нравится таинственный запах ладана. И вот что интересно: сейчас я вспыльчив, хоть и незлопамятен. А в детстве — мама говорила — такой покладистый мальчик был.
Я был так воспитан, что понятие «украсть» стало для меня противоестественным. Хотя яблони соседские в детстве мы все-таки обрывали. Впрочем, я обычно в чужой сад не лазил — стоял «на атасе». Однажды, правда, сестра Ида именно меня за яблоками отправила. Сосед дядя Коля нас заметил, мы бросились бежать. Потом остановились, идем как ни в чем не бывало. Я — великий конспиратор! — майку снял и в трусы спрятал, чтоб не опознали. Вернулись мы домой, а отец, заметив наше странное состояние, стал рассказывать, что дядя Коля собирается милицию вызывать; дескать, какой-то мальчик в маечке у него яблоки воровал. Сижу я, трясусь. Отец подходит ко мне и за трусы — хвать! А там майка. «Вот, — говорит, — Эдик! Не обманывай никогда. На воре шапка горит. По тебе же видно все — что ты виноватым себя чувствуешь. Понял, как это плохо?» Вспоминаю об этом эпизоде и думаю: воспитание — вот каким оно должно быть! Не страх заставил отец меня испытать, а чувство раскаяния, покаяние в совершенном! Такими эпизодами судьба, наверное, меня от других бед сохранила. Ведь многие из моих сверстников того, послевоенного детства неверной дорожкой пошли, многие…
А бабушка и память у меня развила сильно. Часто ходили мы в лес, на луг. Там я читал бабуле выученные дома стихи. И сейчас, обращаясь к футболистам на разборе игр, я люблю порой перейти от прозы к рифме… Общефизическая подготовка у меня начиналась с ежедневного перетаскивания сорока ведер воды из колодца в огород. Непроизвольную силовую подготовку продолжила рыбалка. Ведь нас река подкармливала. Ловили рыбу бреднем — мама на берегу, отец раскидывает сеть, а я в лодке на веслах. Вот так несколько раз с этим бредешком лодку проведешь — и мозоли на ладонях, а руки просто гудят от усталости. Отец же говорил, подбадривая: «Что, Эдька, кушать хочешь? Тогда помогай!» А если я неправильно лодку вел, так он на меня мог и сурово прикрикнуть. Когда же летом я гостил у родителей мамы в Городце — это километров двадцать от Коломны, — то утром выгонял корову, днем работал на огороде, а ночью случалось в ночное съездить, помочь взрослым ребятам пасти лошадей.
Такое вот послевоенное детство, знакомое людям теперь уже «старшего поколения» не понаслышке. И как же быть этому детству да без футбола!
Каждый год на «нашем» лугу размечали поле, ставили ворота. Луг этот был своеобразным клубом для местных жителей. На нем не только играли в футбол, волейбол, баскетбол. Рядом обычно располагались любители перекинуться в карты. Мама мне во все игры разрешала играть — кроме картежных, а меня к картежникам тянуло. Ведь порой игра шла на деньги, и какому пацану не хотелось свой рубль попробовать в два, а то и в три превратить. Однажды, застав за игрой на деньги, мама буквально погнала меня хворостиной домой. И уже дома объяснила: «Деньги надо получать, только заработав их честным трудом. Нельзя играть на деньги. Пусть ты выиграешь, но ведь кто-то другой проиграет!»
А папа приносил домой старенькие мячи. Может, я потому и был уже тогда футбольным заводилой, что имел такого «футбольного отца»? Потом у нас, ребят, стали организовываться «настоящие» команды. Тут уж я действительно следил за порядком. С помощью мамы и благословения отца. Мама и номера к маечкам ребятам пришивала, и латала нашу форму. Форму уличной команды, которая называлась «Смена». Называлась так, потому что мы ее сами так и назвали. В соперниках у нас были «Зенит», «Вымпел», «Авангард», «Ока» — тоже самосозданные и самоназванные. Помню, в один из сезонов мы даже третье место заняли в первенстве Коломны.
В отсутствии телевизора, кумирами у нас были местные футболисты. Такие как Геннадий Архипов, «Геныч», — вратарь местной взрослой «Оки». Детина — 195 сантиметров, 120 килограммов, — но прыгал изумительно! Казалось, что забить мяч в защищаемые им ворота вообще невозможно. Тогда я еще и не думал, что стану в старших классах школы «авангардистом», что меня возьмут во взрослую команду этого клуба. Еще одним кумиром моего детства и юности был Миша Мустыгин — это уже потом он стал моим партнером по нападению в минском «Динамо». Смотрел я, конечно, всегда и как отец играет.
Мы же, мальчишки, играли много. Не только улица на улицу. За мной стали — на лошадях — приезжать из соседних деревень: Подлипок, Черкизова, Пестрикова, Луховиц. Да, тех самых Луховиц, что ныне представлены в чемпионате России командой второго дивизиона! Регулярного деревенского футбольного первенства не существовало, но матчи у сельских жителей были принципиальными. Вот только не могу вспомнить, как и чем они со мной расплачивались. Наверное, подкармливали немного — картошка, зелень, яйца.
Что я хорошо помню, так это как мой одноклассник Валера Деев — его отец был военный летчик, и их семья жила получше нашей — расплачивался со мной хлебом. Я ему задачку решу, а он мне хлеба кусок. Я сам подобный обмен предлагал. Потом, когда Валерий стал морским офицером, капитаном второго ранга, подводником, выполнявшим боевую задачу во время Карибского кризиса, друг детства при встрече «раскололся» и объяснил: «Я ведь эти задачки мог решить. Просто хотел тебе помочь, подкормить»… С Валерой связана еще одна история. Когда мы ребятишками-младшеклассниками переходили вброд на один из островков Оки, Валера оступился и стал тонуть. Я машинально подал ему руку, вытащил на отмель. Сам я воды в детстве побаивался. После того, как мы с сестрой чуть не утонули во время весеннего половодья. Любили мы прыгать с льдины на льдину. Ида прыгнула, поскользнулась и с трудом зацепилась за край. Я руку ей протянул, а она меня за собой в воду потащила… На счастье, взрослые на берегу неподалеку оказались, вытащили нас. Пошли мы с сестренкой обсыхать к соседям — чтобы дома нас не наказали. Но маме кто-то сообщил о нашем приключении, и, опять благодаря хворостинке, я надолго усвоил правила безопасности во время ледохода…
Отец, хоть и не захотел стать профессиональным, в советском понимании такого определения, футболистом, относился к моему увлечению положительно. Но всегда говорил: «Для себя это, Эдька, прекрасно. Будешь хорошо играть, футбол поможет тебе на отличное место устроиться. Но профессию иметь надо обязательно!» Он всегда хотел меня видеть слесарем-лекальщиком. Уже став начальником смены, а потом и цеха, руководящим работником, объяснял: «Эдик, ты же будешь в белом халате на работе ходить, надфилечки в кармане…»
Слесарь-лекальщик — это рабочая аристократия. А футбол, по его мнению, должен был помочь мне в трудоустройстве.
Футбол… У нас в Коломне три хороших взрослых команды было. Играли они на первенство Московской области, несколько раз чемпионами становились. А областной футбол тогда находился на приличном уровне. И футболистов много способных было. А раз они имелись в Коломне, то и в других подмосковных городах. В футбол играли и заводские команды, футболистов на заводах уважали и почитали. Уважение людей к этому виду спорта было таким, что вызывало во мне желание тренироваться до седьмого пота. И вообще, всю свою жизнь я считал настоящими героями только тех, кто любит и умеет трудиться.
Отец давал мне уроки не только житейские, но и футбольные. Финты показывал, отрабатывал их со мной. Когда стал внимательней следить за моими действиями на поле — а у меня, естественно, не все получалось, — разборы матчей зачастую заканчивал словами: «У, простофиля! Не надо стоять на месте! Ты что, не можешь — вправо, влево и в ворота! В ворота бить надо!»