Меня всегда поражало то, что человек, способный творить прекрасное, с таким же успехом может жить самыми низменными животными инстинктами. А может быть, он и в футбол хорошо играл в силу этого же животного чутья. И никакое это не мастерство — просто чутье охотника на гол, на хороший удар — какая разница, по чему хорошо бить — по мячу или по голове. Футбол распаляет такие страстные чувства в игроке, что диапазон действия его жизненных сил колеблется между депрессивным упадком и депрессивным подъемом. Заметьте — депрессивным дважды. Футболист, после того как он завязал играть, находится именно в этом состоянии всегда. Случай Сани Смыка редкий, но именно как крайний, очень показателен. Странно, почему футбол, такая красивая и благородная игра, не воспитывает в самих исполнителях такие же чувства?
Когда я тренировался в юношеской команде, то всегда засыпал с одной мыслью, что от того, как я буду прибавлять в мастерстве, на моих ногах будут вырастать невидимые хрустальные бутсы. И чем лучше я буду обращаться с мячом, тем совершеннее будут становиться и они — плотнее садиться на ноги, шипы — острее, чтобы крепче цепляться за траву. И наоборот — если я плохо буду работать с мячом и техника моя будет становиться хуже, то хрустальные бутсы начнут терять свой блеск. Все это имело какой-то фрейдистский смысл — мяч порой снился мне в виде голой женщины, я засыпал с ним, и мне было тепло… Но когда на следующий день на тренировке я вдруг, при плохой обработке мяча, слышал за спиной от тренера — «жестко останавливаешь, следующий раз надевай валенки», то я начинал верить в эти бредни. Но приход в команду мастеров сразу поставил все на свои места — там не до хрустальных башмачков, не до мечтательных снов, там надо было играть сразу, высыпаться, много есть и бегать, бегать, бегать…
Кстати, переход из юношеской или клубной команды в команду мастеров — это действительно событие, ибо все что было до этого, — детство твое и детство футбола. Дальше начинались серьезные мужские игры, менявшие тебя в корне. В юношеском футболе не было такой ответственности, ибо там не решался вопрос денег. А поскольку он в футболе был всегда главным, то ответственность вырастала на несколько порядков. Меня и поставили, помню, в первый раз на место левого крайнего не потому, что я им был, а подальше от своих ворот, чтоб, не дай Бог, чего не испортил. Хотя играл я вообще с детства и потом уже полусредним.
Удивительное, ни с чем не сравнимое чувство, когда после окончания сборов на юге тебе говорят — «пиши заявление с такого-то числа, мы тебя зачисляем в команду». Восторг, ликование, хотя на лице растерянность — что, только меня одного? Но это заслоняется личным — тебя администратор ведет в свою каморку и выдает полный комплект игрока команды мастеров — спортивный шерстяной костюм, костюм х/б, две-три футболки, одну из них шерстяную, под холодную погоду, полукеды, гетры и т. д., наконец бутсы — «пока поиграешь в своих, но в течение двух-трех недель наш сапог сварганит тебе «копыта» по твоей ноге, пойди сейчас же, сними мерку» — ты думаешь, да за что же мне все это? То, о чем мечтал все школьные годы, ночью, днем, на тренировках и после… Потом, через некоторое время к тебе подходит начальник команды и говорит, что на днях ты получишь зарплату. И ты в голове уже прикидываешь, сколько это может быть и как обрадуется мать, получающая пенсию в 60 рублей, когда ты сможешь ей отдать хотя бы рублей сто и она поймет, что все твои муки были не напрасны, что ты зарабатываешь, хотя и необычным способом, но честные деньги. Но в день зарплаты к тебе подходит тот же начальник и тихо шепчет: «Ты знаешь, мы тебя оформили на месяц раньше, поэтому из тех денег, что ты получишь, отдай половину на нужды команды, ну, знаешь, судьи, то се…» Первое сомнение закрадывается к тебе в душу, что здесь что-то не то и что будешь иметь дело постоянно с каким-то наебом, но ведешь друзей к первой бутылке шампанского. Сколько разочарований предстоит испытать тебе именно на этой почве, деньги и ты, деньги, ты и твоя команда, но не деньги, заработанные за слесарным верстаком или еще где… Футбольный заработок — это гораздо больше, это признание, это оценка твоего мастерства. Как? Играть с мастерами? Жить рядом с ними? Разговаривать, учиться у них, завтракать и ужинать, болтая ни о чем, да еще за это и деньги получать? Да, тут простишь любого начальника команды и забудешь о подозрениях, с кем он поделил твою первую футбольную копейку… Потом к этому привыкаешь, наглеешь, делаешь из себя крутого, начинаешь заигрывать, начинаешь диктовать, но первые — это всегда святое, это особенно честные деньги. И ты вряд ли думаешь, как отныне это будет тесно переплетено. Деньги никогда не могут быть первыми в футболе, но без них не будет футбола, по крайней мере, современного. Тот, кто начинает играть ради денег, — обрекает себя на скучную работу, но тот, кто стал футболистом и продолжает играть из-за двух привязанностей — к футболу и к деньгам, — тот прав, ибо отдавать столько здоровья, уменья, красоты и не получать за это гонорар — это преступление против самого себя, семьи, против футбола, ибо если не игроки, то кто — главные распорядители всех денег, приходящих в кассу? Я всегда на стороне играющих, на стороне игроков.
Что такое твоя первая игра первого чемпионата в команде мастеров? Полный переворот сознания, переполох среди твоих друзей, знакомых, родных… Мы приехали со сборов из Ялты, и я выскочил из автобуса, захватить что-то из дома для игры. Тренер сказал: «Не опаздывай, перед игрой надо будет еще поговорить…» Я взял какую-то мелочь, не то шнурки, не то стельки для бутс и рванул догонять команду на такси. Контролеры меня знали все, но у главного входа творилось такое, что я решил пройти на стадион через служебную маленькую дверь и бросился к ней. Там никого не было, и я начал проскакивать, как вдруг увидел нового служаку — ни я его, ни он меня не знали. «Нэ вэлэно», — сказал он с хохлятским прононсом. «Да я, вот играть…» «Нэ вэлэно». Я психанул, наорал на него, но он еще с большим упорством произнес свое гундосое отрицание и захлопнул калитку. Я был в панике, никого из команды не было видно, все уже были в раздевалке и готовились. Вот попал. И я решил по старинке, через забор. Я побежал на дальнюю стену стадиона, залез на нее и прыгнул в черешневый сад. Теперь оставалось преодолеть метров сто стройных деревьев и перелезть второй забор, уже оказавшись на стадионе. Сад был опытного хозяйства. Там на длинных цепях бегали огромные овчарки, охраняя опытные плоды черешни. Я рванул через этот злополучный сад, страх гнал меня, в подсознании я держал, что где-то на половине пути надо перепрыгнуть через натянутую проволоку. Впереди меня бежал еще один безбилетник и он почему-то подпрыгнул, я машинально взлетел тут же, но через метров двадцать мы вместе врезались в проволоку и были отброшены к собакам. Как я очутился на стене, не помню, но овчарка оторвала у меня брючину. Спрыгнув на землю родного стадиона вместе с незнакомцем, тут же попал в руки мента, который, к счастью, меня узнал. «Да ты что, уже скоро начало игры». Я вошел в раздевалку, уже все разделись и разминались, растирали мышцы, доктор кому-то бинтовал голеностоп. Я встал в углу, тренер наш, Тоха, посмотрел на меня, как на пустое место, и так же тихо сел на скамейку перед полем. Только второй тайм спас меня, ибо у команды не пошла игра и меня подпустили. Случилось так, что помог забить спасительный гол и спас себя. Но случай с собаками и «нэ вэлэно» я долго не мог забыть — какие мелкие роковые случаи стоят иногда на пути к футболу, а упустить шанс, особенно футболисту, никак нельзя, это тоже признак класса — или ты поспеваешь повсюду, или ты… да просто не та реакция, вот и все… Вот так я прорывался к своему первому матчу сквозь собак и «нэ вэлэно». Самое главное, что это стало доминантой моей жизни, я всегда должен был через что-то прорываться, продираться, ничего не давалось просто так — от «упакованных» родителей, богатых дядюшек… Может, это и хорошо — появился характер, но может быть, плохо — был бы добрее и внешне не строил бы из себя крутого, когда на душе одни слезы и сомнения…