— Я, — поспешно ответил я.
— Уважаю мужчин, которые берут на себя вину, — она смотрела без тени улыбки, — но обидела все-таки я.
— Бросьте, ерунда. Я действительно похож на фарцовщика, да еще на бича, и вообще, черт знает на кого, потому что человек, лишенный своего главного занятия, может быть похожим на кого угодно.
Выпалив на одном дыхании эту тираду, я понял, что сказал слишком много, и огорченно умолк.
— Неужели все так серьезно?
Мы стояли у клумбы, и я подсознательно забирался на бордюр.
— Ну, как посмотреть…
— Так чего же вас лишили и за что обрекли на такие муки?
У нее были питерские глаза — синие, с сероватым оттенком. И в них стоял неподдельный интерес. Интерес ко мне.
— Мне стыдно признаться, но я остался без команды… Дело в том, что команда улетела без меня. Игры легкие, но… — И тут меня прорвало, я заговорил искренне, заводясь от слова к слову: — Видно, стал не нужен. Так всегда: пока играешь — ты король, чуть сломался — все забывают…
— Так вы игрок?
— Игрок — слишком высоко. Обыкновенный футболист.
— И за кого же играете?
Я назвал команду.
— Ого, не такой уж и обыкновенный.
— Нет, обыкновенный, самый обыкновенный, — горячась, заспорил я. — Стоит чуть подломаться, и уже без тебя могут лететь хоть на край света, а вместо тебя ставить кого угодно. Эти легкие игры… К черту! Надоело!
Кажется, я выплеснул все, что так долго, все эти дни вынужденного одиночества, копилось во мне.
— О, вы самолюбивы! — Она смотрела удивленно. — Это у вас чисто футбольное?
— Не знаю, — я постепенно приходил в себя, — я не самолюбив.
— Тогда — честолюбивы.
— Когда остаешься не у дела…
— …Тогда начинаешь разглядывать девушек, сидящих напротив, — она улыбнулась. — Так? Она повернулась, стала уходить…
Я смотрел ей вслед и думал о том, что у нее была фигура манекенщицы, но не профессиональной, вылощенной, выхолощенной, выстуженной, выученной ходить, сидеть, — это была порода, которой, наверное, все шло… Я догнал ее, спросил, конечно же, по-идиотски:
— Вы что — манекенщица?
— Нет… Вернее, была когда-то… — она растерялась, но тут же справилась с собой. — А вы, кроме всего прочего, физиономист?
— Извините, но ваша фигура, движения…
— Вы — фигурист? — она уже откровенно издевалась надо мной. — Не провожайте меня. Дальше я пойду одна.
Сказала и пошла, оставив меня в недоумении.
Конечно, я поступил глупо, спросив ее о профессии. У меня было несколько знакомых девушек в Москве, связанных с миром Дома моделей. У меня сложилось впечатление, что это легкие в общении люди, у которых всегда все на поверхности. К нам, «футбольщикам», они относились как к равным, и когда мы частенько встречались в гостинице другого города, где мы играли, а они гастролировали, то по вечерам быстро находили общий язык и тайком от тренеров устраивали тихие ужины с сидением допоздна. И кто и с кем уходил потом, не интересовало никого. Наутро же, когда мы шли командой на зарядку, весь Дом моделей во главе со своими капитанами стоял уже чистый, выглаженный, навьюченный коробками с платьями и шляпами и ждал автобуса в аэропорт.
…Уже давно наступило время наших случайных встреч, а она все не появлялась. И я тщетно вглядывался и вглядывался в толпу, проплывавшую невдалеке по Невскому, думая о своем: «Собственно, что произошло? Улетела команда, без меня. Но ведь есть же оправдание: не тратить на больного деньги, которые, как известно, любят счет. К тому же игры предстоят легкие». Все было разумно, логично. В голову, однако, разрушая логику, лезло, что двух ребят, оказавшихся в таком же положении, взяли, а мне быстренько — «разрешили» остаться…
Я вздрогнул, обернулся. Она стояла позади скамьи.
— Черт, вы меня вывели из панического размышления.
— О чем же? О судьбах мира?
— Как сказать… Сейчас меня интересует мой собственный мир. Или точнее — судьба… Видите ли, у мира нас много, а у меня и мир один, и судьба одна.
— О, вы еще и философ!
Она была раскованна, светилась радостью. Я не сдержался, сказал первое, что пришло в голову:
— Такая женщина, и не моя…
Она рассмеялась:
— Ну, началось. А я-то думала, что обойдется без пошлостей.
— Но это так.
— Вы не находите, что говорить такое мне — пошлость?
Ее глаза, смеясь, смотрели с вызывающей прямотой.
— Простите мне это как футболисту.
— Прощаю как бывшая манекенщица. Вы питерский?
— Отчасти. У меня здесь комната.
— Только не приглашайте меня к себе домой, ладно?
— Хорошо, это я могу обещать.
Меня смутила ее прямота. Я спросил:
— А почему вы ушли из манекенщиц? Поездки по стране, смена впечатлений…
— …И нахальные рожи в зале, и вечно спешащие, требующие одного и того же директора программ. Да и сами девчонки…
Как это было знакомо и Похоже на то, что подсознательно, не анализируя, испытывал я в своей футбольной жизни!
— Вы мучаетесь?
— Да. Хотя многие из наших вполне к этому привыкли.
— А что же вы?
— Да просто надоело принадлежать всем. Захотелось себе одной и еще — одному.
— Но у вас и данные…
— Никогда не приглашайте меня к себе домой.
— Да я и не собираюсь. Но почему?
— У меня страшное желание раздеться перед кем-то.
Она смотрела без улыбки, и у меня не возникло желания поддержать шутку.
— Давайте съездим в Приморский парк, — сказал я, чтобы скрыть смущение. — Там есть одно кафе…
— Давайте, — легко согласилась она.
Мы взяли такси и поехали в парк.
В зеленом ресторанчике я заказал бутылку сухого вина и какую-то еду. Мы сидели на веранде друг против друга, совсем близко и почти одни, и я думал о том, что ни за что не пригласил бы ее в свою холостяцкую комнату.
«Почему именно политехнический?» — «Да захотелось крепкой специальности, да к тому же папа инженер»; — «А как родители отнеслись к манекенству?» — «Отрицательно». — «А к институту?» — «Положительно».
«Почему не учитесь вы?» — «Если футбол мешает учебе, бросайте учебу». — «Я не люблю футбол». — «А я Дом моделей».
Мы говорили так или примерно так, и я все думал, что не решусь пригласить к себе.
Незаметно подкралась белая ночь, а мы продолжали сидеть. Уже с нашего стола исчезли фужеры, и официант красноречиво поглядывал на нас… Она сидела напряженно, будто ждала чего-то.
— Я отвезу тебя домой, твои, наверное, уже волнуются.
Я впервые сказал ей «ты» и удивился, что до сих пор не спросил ее имени. И тут же подумал » что-то неуловимое мешает мне сделать это.
— Да, спасибо…
У Казанского собора она тронула за плечо водителя:
— Остановите.
Мы вышли из машины.
— Так ты здесь живешь? — удивился я.
— Да. В этих подвалах, где хранятся орудия инквизиторов, — она говорила без тени улыбки.
— Но тогда…
— Не бойся, я не стану тебя пытать. Просто мне захотелось пройтись.
Мы шли в сторону Александровского сада…
— Как твои дела?
Странно, но она тоже не спрашивала моего имени.
— На днях улетаю.
— Надолго?
— Скорее всего, навсегда.
— Как?! А твоя команда?
Мне показалось, что она испугалась.
— Меня отчислят.
— За что?
— Видишь ли, футболу нужны здоровые люди, без комплексов.
— У тебя комплексы?
— Нет, но когда ждешь боли…
— Что же ты будешь делать?
— Не знаю. Я думал, что буду заниматься этим всю жизнь.
— Чем?
— Игрой. Это нелепо, но это так. Только игра имеет для меня смысл. Моя жизнь — в моем смысле, а мой смысл — это играть, — не очень понятно скаламбурил я. — Это как способ существования. И ничего мне за это не надо. Я просто люблю запах стриженого поля, крашеных мячей, люблю свои ноги, обтянутые гетрами, бутсы, плотно и легко сидящие на них… Понимаешь? Игра это праздник. Когда ее нет — будни. Ты хочешь, чтобы у меня была другая философия? Но я вырос на этом.