Ник Хорнби.
Футбольная горячка
Хочу выразить благодарность Лиз Найтс за ее огромную поддержку, ободрение и энтузиазм; Вирджинии Бовелл за ее терпимость и понимание; Нику Коулмену, Иану Крейгу, Иану Пpииcy, Кэролайн Доуни и Виву Рэдмену
Посвящается матери и отцу
Вступление.
Воскресенье, 14 июля 1991 г.
Это все во мне и рвется на волю.
Я просыпаюсь около десяти, иду на кухню, завариваю две чашки чая и ставлю по обе стороны кровати. Мы задумчиво потягиваем чай, и между репликами возникают долгие сонливые паузы. Мы обсуждаем дождь за окном, говорим о прошедшей ночи и о том, что я снова курил в спальне, хотя обещал не курить. Она спрашивает, чем я занят на этой неделе. Я размышляю:
1) в среду встречаюсь с Мэтью;
2) у него моя кассета с записью игр чемпионата;
3) Он чисто формальный фанат «Арсенала» и уже пару лет не показывался на «Хайбери» и, значит, не видел никого из новеньких вживе. Интересно, что он думает об Андерсе Лимпаре?
Три легко цепляющиеся одна за другую фразы, и через пятнадцать-двадцать минут после пробуждения меня понесло. Я вижу, как Лимпар налетел на Гиллеспи: вот он дернулся, упал на правый бок. ПЕНАЛЬТИ! ДИКСОН УВЕЛИЧИВАЕТ СЧЕТ – 2:0! Мерсон откидывает мяч пяткой… Смит в одно касание бьет с правой в дальний угол ворот… Или вот – прорыв Мерсона на «Энфилде», когда он обводит Гробелаара… Финт Дэвиса и столкновение с Виллой. (Не забывайте, что это июльское утро, когда в чемпионате перерыв.) Временами эти видения охватывают меня целиком – я возвращаюсь на «Энфилд» 89-го, на «Уэмбли» 87-го, «Стэмфорд Бридж» 78-го, и перед глазами мелькает вся моя футбольная жизнь. – О чем ты думаешь? – спрашивает она. Приходится лгать: мне плевать на Мартина Эмиса и Жерара Депардье и, уж конечно, на лейбористскую партию. Но у страдающих наваждениями нет иного выбора. Если каждый раз говорить правду, не удастся сохранить отношений с людьми из реального мира. Нас выкинут на свалку и предоставят гнить с нашими программками «Арсенала» или коллекцией подлинных записей «Стакс рекордс». Двухминутный бред будет становиться все продолжительнее. Нас прогонят с работы, мы прекратим мыться и бриться – начнем валяться на полу в собственном дерьме и в который раз крутить видяшник, стараясь заучить на память весь комментарий, включая высококвалифицированный анализ Дэвида Плита, встречи, состоявшейся 26 мая 1989 года. (Вы думаете, что мне пришлось проверять дату? Ха!) Правда заключается в том, что в обыденной жизни я пугающе часто предстаю полоумным.
Не хочу сказать, что размышления о футболе – это какое-то нецелесообразное использование воображения. Возьмите Дэвида Лейси – главного футбольного корреспондента газеты «Гардиан». Тонкий писатель и явно умный человек, он наверняка посвящает игре даже большую часть своего внутреннего мира, чем я. Разница между Лейси и мной заключается в том, что я редко думаю. Я воображаю. Стараюсь словно воочию увидеть каждый гол Алана Смита, представить все поля первого дивизиона, которые мне приходилось посещать, а раз или два, страдая от бессонницы, я начинал перебирать всех виденных мною игроков «Арсенала». (В детстве я знал имена их жен и подружек, а теперь припоминаю только, что Сьюзан Фардж была невестой Чарли Джорджа, а жену Боба Уилсона звали Мегз. Но и эти отрывочные воспоминания кажутся до ужаса бесполезными.)
Нельзя сказать, что я думаю об этом в общепринятом смысле слова. Никакого анализа и никакого мыслительного процесса во мне не происходит, поскольку чокнутым не требуется системный взгляд на собственные пунктики. В некотором роде это и есть определение наваждения (что, кстати, объясняет, почему только очень немногие сдвинутые признают себя таковыми. В прошлом сезоне один мой знакомый фанат морозным январским днем по собственному желанию поперся на встречу резерва «Уимблдона» с резервом «Лутона» – и не из чувства превосходства или самоироничной юношеской задиристости, а потому, что ему было попросту интересно. А потом еще изо всех сил убеждал меня, что нисколько не эксцентричен).
«Футбольная горячка» – это попытка критически взглянуть на свое наваждение. Почему эта связь, начавшаяся как школьное увлечение, не ослабевает вот уже ЧЕТВЕРТЬ ВЕКА и длится дольше, чем любая другая, созданная мной по собственной воле? (Я искренне люблю свою родню, но уж слишком они мне навязываются. А из приятелей, с которыми подружился до четырнадцати лет, ни с кем не поддерживаю отношений, кроме одного одноклассника, тоже болельщика «Арсенала».) Так отчего эта привязанность пережила периоды охлаждения, недовольства и даже откровенной вражды?
Кроме того, настоящая книга – попытка исследовать, что значит для нас футбол. Я давно осознал потребность говорить о своей особе и своей жизни, но увлечение игрой дает мне возможность рассказать еще об обществе и культуре. (Понимаю, что найдутся люди, которые сочтут мое утверждение откровенной претенциозной чушью – безнадежной попыткой оправдаться за то, что большую часть свободного времени я трясусь на холоде. Им абсолютно чужда моя идея, поскольку они уверены, что я раздуваю метафорическую ценность футбола и посему ввожу его в такие сферы, которым он абсолютно не свойствен. Сразу признаю, что футбол не имеет никакого отношения ни к конфликту на Фолклендах, ни к войне в Персидском заливе, ни к детской рождаемости, ни к озоновой дыре, ни к подушному налогу и многому, многому прочему… Посему сразу приношу извинения за свои трогательно натянутые аналогии.)
И еще «Футбольная горячка» – это книга о том, что значит быть фанатом. Я читал авторов, которые определенно любят футбол, но это совершенно иное. Иными я считаю и других – как бы помягче выразиться? – хулиганов. Девяносто пять процентов из миллионов людей, которые посещают стадион, в жизни никого не ударили. Моя книга для тех, кто не входит в первые две категории и кому интересно, что значит – быть такими, как мы. Для меня драгоценны все тонкости этой книги, и я надеюсь, что они затронут струну в душах тех, кому посреди рабочего дня, в середине фильма или разговора может пригрезиться давнишний – десять, пятнадцать, двадцать пять лет назад – удар с лета левой в правый верхний угол ворот.
1968-1975
Домашний дебют.«Арсенал» против «Сток Сити»
14.09.68
Я влюбился в футбол, как потом влюблялся в женщин: внезапно, безоговорочно, необъяснимо, невзирая на боль и разрушения, которые несло это чувство.
В мае 68-го (дата, разумеется, с подтекстом, но я скорее склонен вспоминать о Джеффе Астле, а не о Париже) сразу после моего одиннадцатилетия отец поинтересовался, не хочу ли я сходить с ним на финал Кубка Футбольной ассоциации между «Уэст Бромом» и «Эвертоном» – сослуживец как раз предложил ему парочку билетов. Я ответил, что не интересуюсь футболом – даже Кубком, – и это было истинной правдой, насколько я мог судить о собственных вкусах. Но по какой-то извращенной прихоти все же просмотрел весь матч по телевизору. Через несколько недель я наблюдал игру между «Юнайтед» и «Бенфикой», а в конце августа ни свет ни заря вскакивал с постели, чтобы узнавать, как дела у «Юнайтед» на клубном первенстве мира. Я обожал Бобби Чарльтона и Джорджа Беста (и ничего не знал о Деннисе Лоу – третьем из святой троицы, который из-за травмы пропустил игру с «Бенфикой»), обожал с неожиданной для себя страстью. Это продолжалось три недели, до тех пор, пока отец не взял меня с собой на «Хайбери».
К 1968 году мои родители расстались. Отец встретил другую женщину и уехал от нас. А я жил с матерью и сестрой в маленьком домике в лондонском предместье. Вполне банальная ситуация (хотя я и не припоминаю никого другого в классе, кто остался бы без одного из родителей – шестидесятые годы преодолели двадцать миль от Лондона по дороге М4 спустя семь или восемь лет), но распад семьи ранил нас всех четверых, что обычно и происходит в случае подобных разрывов.
Новая ситуация в семье неизбежно вызвала целый ряд проблем, однако весьма серьезной стала на первый взгляд самая незначительная: вроде бы пустяк – несносное субботнее времяпрепровождение в зоопарке или каком-нибудь аналогичном месте в обществе одного из родителей. Отец, как правило, мог приехать только на неделе. Вполне понятно, что никто из нас не жаждал торчать в помещении перед телевизором. Но с другой стороны, чем занять детей, которым нет еще и двенадцати? И вот мы втроем ехали куда-нибудь в соседний городок или в гостиницу при аэропорте, усаживались в промозглом, пустом ресторане, где я и Джилл, не слишком отвлекаясь на разговоры (ведь дети не любители общаться за столом, тем более что мы привыкли питаться при включенном телевизоре), ели цыпленка или бифштекс – обязательно либо то, либо другое, – а отец тем временем смотрел на экран. Он не знал, чем еще можно занять нас: в городках-спутниках с половины седьмого до девяти вечера по понедельникам не ахти как много возможностей.