Рита Слэшер приступила к экстренной операции по-фронтовому «на два стола», и с четырьмя ассистентами (трое из которых имели квалификацию ординаторов, а один — Людвиг Фауст — был продвинутым дилетантом с железными нервами).
Шесть часов с двумя короткими перерывами.
Нет смысла излагать словами, что это такое.
Даже глядя на военно-полевого хирурга со стороны, это не понять.
Ну, вот. Финал. Успех.
Рита Слэшер вышла на открытый воздух.
Стянула с себя резиновые перчатки, и швырнула в мусорный контейнер.
Уселась по-индийски на скрещенных ногах прямо на причальной площадке.
— Здорово устала? — спросил Людвиг Фауст, опустившись рядом с ней на одно колено.
— Aguas mansas nao fazem bons marinheiros, — ответила она.
— Это что, Рита?
— Это португальская поговорка. Спокойные воды не делают хороших моряков. В смысле: мастерство создается решением сложных задач. Слушай, есть тут приличный шнапс?
— Полминуты, — сказал он, исчез, вернулся действительно через 30 секунд, и протянул ей бутылку греческой водки.
— У…уф… — вздохнула она, скрутила крышку, сделала пару глотков прямо из горлышка, аккуратно завернула крышку обратно, отставила бутылку, и сообщила, — мне кажется, сегодня я счастлива. Я спасла ногу этой девчонке. У мальчишки ничего такого. Просто швейная работа. А вот у девчонки все было на грани. Я впервые почувствовала себя канатоходцем. Дядька, который меня практически тренировал на войне, предупреждал: каждый хирург должен когда-нибудь такое почувствовать, и если получится пройти, то значит, профессия выбрана правильно.
— Я за тебя рад, — сказал пилот и ободряюще похлопал ее по спине.
— А я-то как рада… — Рита улыбнулась, а потом вздохнула, — …Что, блин, за день такой сегодня? Жопа на жопе! Я могу понять про французов, про Фируз, и про Иао. Но как с Джимми Лакса это случилось? Он же аккуратный, как черт знает кто!
— Не знаю, — Людвиг Фауст пожал плечами, — ребята, говорили: там пробило резервный контур именно тогда, когда Лакса под водой снял защитную крышку щита.
— Блин… — снова сказала хирург, — …Надо будет посмотреть, как он там. Кстати, я уже полгода стесняюсь у него спросить: почему такое прозвище?
— Так ведь он из Сингапура, а Лакса, это фирменный этнически-сингапурский суп.
— Ну и что? По такой линейной логике у всех иберов, включая меня, было бы прозвище Паэлья, а у всех германцев, включая тебя, было бы прозвище Айнтопф.
— Так ведь Рита, дело в том, что Джимми сочинил песню про суп лакса.
— Песню про суп? — удивилась она.
— Да. Такая забойная песня-рецепт… Сейчас я попробую воспроизвести…
Бывший пилот Люфтваффе сосредоточился, и, отбивая ритм хлопками ладоней, слегка смещенным в басовую сторону драматическим тоном, пропел:
«In the oil put ginger, garlic and chilli! And a little fry.
Add the onion, mushrooms and shrimp! And a little fry.
Wow! It’s Laksa! Best in the World soup Laksa!
Add soy, oyster sauce and lemon! Bring to a boil.
Add coconut milk and mix all it! Bring to a boil.
Wow! It’s Laksa! Best in the World soup Laksa!»
Рита Слешер снова улыбнулась, и тоже хлопками воспроизвела этот ритм.
— Классно! Мне понравилось! Похоже на классический американский кантри! А он что-нибудь еще сочинил?
— Да. У Джимми это хобби. Знаешь, он мечтает встретиться со Сваном Хирдом.
— Сван Хирд? — переспросила Рита, — Это голландец, автор стиля «Гало-рок»?
— Точно, — подтвердил Людвиг, — и я надеюсь, мы устроим такую встречу. Все было бы проще, если бы Джимми не влип с тяжелой электротравмой, но и так можно решить.
— В смысле, — предположила она, — подтянуть Хирда сюда?
— Точно, — снова сказал пилот, — демонстрационный полет на фэйк-астростате…
— Людвиг, если бы я знала, что такое астростат, и чем отличается фэйк-астростат!
— Ты не в курсе этой темы? — удивился пилот, — Тогда, слушай. 20 декабря из Абу-Даби стартует на юг к Сейшелам фэйковая летающая сфера — дирижабль апокалипсиса…
— А всем можно послушать? — осведомился хрипловатый молодой женский голос.
Рита Слэшер повернулась и окинула взглядом присоединившуюся (или, если точнее — подкравшуюся) компанию из четырех персон.
— Режим нарушаем? Безобразие, блин!
— Ну, реально, надоело торчать в четырех стен, — прохрипела Фируз Нургази, одетая в шерстяной плед и в страховочную маску-респиратор, — не так плохо я себя чувствую.
— Я тоже, — добавила Иао Софале, также экипированная спецодеждой — снежно-белыми шортиками с алой надписью «proof antiseptic».
— А, я — объявил Элам Шаман, — хочу, чисто эмоционально, чтобы наш сын в первый же самостоятельно-жизненный день увидел наше солнце и наш океан!
— У… уф, — с глубоким сомнением в голосе отозвалась Рита, рассматривая крошечного голенького оливковокожего младенца, находящегося на руках у Шамана, — Лучше бы осторожнее обращаться с киндером. У него же масса меньше рекомендуемой, а значит, существует риск быстрого переохлаждения.
— Рита, — возразила Иао, — мой мальчишка весит пять фунтов. Понятно, что меньше, чем рекомендуемые семь фунтов, но гораздо больше, чем критические три фунта. Если мы рассчитаем тепловые потери с учетом текущей температуры воздуха 28 Цельсия…
— Понятно, — перебила хирург, — ты, как всегда, самая умная. Наверное, когда ты утром выныривала с 10 метров с одной ДКО, тоже что-то рассчитывала. Так что слушай меня внимательно: при таких экспериментах, на киндере должны быть две термопары…
— …Я приклеил шесть термопар, — мгновенно ответил Элам Шаман, и повернул к Рите включенный палмтоп, — гляди, все температуры выведены на виртуальные шкалы. Мы советовались с ординаторами перед тем, как тащить мелкого на открытый воздух. Нам разрешили четверть часа. И мы ни минуты больше не проторчим тут.
— Еще бы они тебе не разрешили, — проворчала Рита, — при твоем-то авторитете весом в миллион тонн.
— Я не давил авторитетом, — возразил он.
— И-и! — еле слышно пискнул младенец.
— Ого! — Рита изумленно моргнула, — Он даже пищит?
— Да! — с вызовом подтвердила Иао Софале, забирая ребенка у Элама, — А ты, Рита, что, думала, будто мой мальчишка даже пищать не умеет? Еще как умеет! Ну, давайте уже переключимся. Людвиг начинал рассказывать про фэйковый астростат, правда?
— Давайте, — согласилась хирург.
— Так вот, — продолжил бывший пилот Люфтваффе, — 20 декабря из Абу-Даби…
Город — столица эмирата, распухшего от нефтедолларов, неубедительная подделка под продвинутый модерн, проваливалась вниз, растворяясь в ландшафте: с запада — желто-серая однообразная пустыня, а с востока — синева Персидского залива. Объективно, Аравийский полуостров никуда не проваливался, а наоборот, наблюдатели взлетали в выцветшее небо пустыни. Три наблюдателя — экипаж 20-метрового дирижабля-сферы (построенного исходно для рекламы «Пиццы — Сорренто», а сегодня изображающего прототип астростата — спасательной яхты апокалипсиса) счастливо покидал эмират.
— Слава Одину! — с чувством произнес Сван Хирд, — Ноги моей больше не будет в этом чучеле Манхэттена по-арабски. Вообще, на фиг, одного дня хватило до тошноты.
— Дерьмо изрядное, — согласилась Елена Оффенбах, — но я видала и похуже.
— А по-моему, — заявила Жозефина Тиктаалаак, сидевшая за пультом «на мостике», — не проблема научиться спокойно воспринимать эти эмираты.
— Тиктак, ты шутишь? — удивился гало-рок музыкант.
— Ни фига, — ответила гренландская эскимоска, — я придумала надежный метод. Вот, ты смотрел старый кино-сериал «Планета обезьян»?
— Смотрел. Мне не понравилось. Там все надумано. Не катит за научную фантастику.
— Да, — согласилась Тиктак, — за НФ это не катит, но мысль интересная: если ты попал в регион, где вместо людей — обезьяны, то надо помнить, что это обезьяны, а не люди.
— И что? — спросила Елена.
— И психологически так лучше, вот что! Ведь тебя же не напрягает, когда ты гуляешь в зоопарке, а вокруг, в основном, фауна, потому что это место для фауны. Ну, как?