Но брат прервал его суровым жестом:
– Нынче вечером, – молвил он, – битва будет еще более жестокой, чем утром. Не забудь, если обстоятельства станут против нас, не забудь, что ты должен противиться ознобу отчаяния! Укуси свой язык и свои губы, искусай их бешено, трижды… и пей свою кровь, как отменный ликер. Ибо мы, мы тоже имеем, подобно верблюдам, горб, чтобы утолять жажду. У тебя он в груди, и ты можешь пить оттуда, сколько хочешь! Это тайна моего неизменного доброго юмора в те минуты, когда смерть подставляет мне ногу!
После этих слов Мафарка помрачнел и опустил голову. Магамал видел, что он жевал непонятные слова, нервно жестикулируя. Порой он тер свои волосы, лоб и щеки с яростью, как будто он искал разрешения трудной задачи.
Вдруг он бросился ниц во прах, и, тотчас же поднявшись скачком, воздел руки и глаза к солнцу, запев:
– О, солнце! О, рот вулкана, вот я перед тобой! Приблизься!.. Чтоб я почувствовал твой широкий и жаркий поцелуй на моей груди! Пролей свою лаву в мое сердце! Неиссякаемый источник мужества, ороси меня!.. Печать Бога, запечатай навсегда закорузлый пергамент моего жалкого прошлого, чтобы я разорвал завесу моего будущего! Я жду от тебя блистательного вдохновения! Мне нужно, во что бы то ни стало, рассечь и оттолкнуть огромное, черное болото моих врагов, острыми шпорами этих изваянных стен, для того, чтобы мой город, выгнув, как паруса, свои купола, еще поплавал в бесконечной лазури, под гордыми минаретами, порозовевшими и качающимися от опьянения победами, с заморскими криками муэдзинов. Что ты требуешь от меня в виде выкупа за мой триумф?.. Мою кровь, мое имя, и кровь моего народа и кровь моего брата?.. Что надо тебе? Я должен победить ценою чего бы то ни было! Как сделать? Что ты мне посоветуешь?
При этих словах солнце подняло на дыбы свою черную кобылу с пылающей гривой; потом грубым ударом ног оно ринулось галопом на кучу облаков, похожих на сало.
Мафарка, обратив лицо к небу, звал своего брата и кричал от радости:
– Магамал, Магамал! Подними же глаза к небу!.. Видал ли ты, как видел я, символ солнечных велений?.. Видал ли ты, как я, что черная кобыла стала на дыбы и прыгнула под солнцем, пришпоривающим ее?
– Да, брат мой! Я вижу, как галопирует солнце!.. Его тюрбан массивного золота, прячется за завесой облаков! Не дает ли оно нам совет быть хитрыми и скрытными?
Тут Мафарка издал пронзительный радостный вой, пронзительный и красный, как последние стрелы, что кидает победная армия в стены голодного города прежде, чем взломать ворота.
– Я понял, я понял, о, Солнце! Ты открываешь мне таким образом намерения врага и ты возвещаешь мне, что завтра негры двинут всю свою кавалерию на холмы Гогору и на безоружные фланги моего города. Я буду там раньше их, раньше!.. Твой сияющий лик, твой прячущийся лик советует мне обмануть их такой стратегией, чтобы они разорвали друг друга своим же оружием! Благодарю тебя, о, Боже!..
Потом обернувшись к брату:
– На коня!.. На коня!.. – вскричал он, – Магамал, за мной!
Мафарка вскочил в седло и, стоя в стременах, выпрямился, заслонив рукой глаза, чтобы осмотреть пески вдали; потом он грубо дал шпоры своему чудному коню.
Асфур последовал за Эфритом; оба быстро скакали, прыгая, как козы, с проворством угря и ловкостью обезьян, по откосам дозорной дороги, которая круто спускалась к укреплениям.
Зигзаги и крутые повороты ежесекундно кидали их на груды щебня, обломки обрушившихся стен и на чудовищные клубки ободранных и грязных трупов которые варили свое фиолетовое мясо в жужжащем масле разъяренных мух.
Теперь они мчались вдоль больших изгородей из кактуса, перемешанного с маками, похожего на свирепые объятия негритянских борцов, обрызганных кровью.
Тщетно Магамал пытался удержать своего Асфура, бедра которого сотрясались от внезапного волнения и который беспрестанно менял свои аллюр. У него были то длинные прыжки леопарда, то ловкое карабканье на четвереньках лжехромца. Удушливая жара нервировала его все больше и больше; он свирепо кидался на кучи падали, чтобы упиться их кислым румяным зловонием.
Когда они достигли вала, Мафарка и Магамал не заботились больше о кознях выбоинистой дороги. С поднятыми головами они скакали; очи были устремлены туда, где развертывался город, опоясанный своими стенами желтоватого туфа, со своими бесчисленными квадратными башнями по бокам, над которыми возвышался целый лес минаретов всех форм; город расстилался на столько, на сколько видел глаз, в лабиринте цветущих лугов и парков.