<24 февраля> Завтра конец праздникам, но зато начало тепла, сегодня хороший день. Кира отправился куда-то за город. Милый Ильюнчик, я понимаю, почему Гончарова так хороша к тебе: среди грубой, грязной ларионовщины ты, мой нежный, добрый мальчик, как ароматный весенний цветок, пахнешь свежестью поля, чаруешь чистотой и яркостью… как жаль, что ты насильственно прививаешь себе quasiUjiiHU3M, но всё же ты ребёночек милый, славный, и не любить тебя нельзя, «если кто понимает».
В. Зданев<ич>
9
В. К. 3даневич – И. М. 3даневичу
<Тифлис, 25 февраля 1913 г. >
Ильюнька, солнышко светит уж слишком, но теперь оно и у тебя имеется, стало быть, хвастать нечего. А больше нечем. Кира, кажется, не шутя в авиаторы попадёт, по кр<айней> мере, его прошению дан ход. Вот ведь ещё выдумал! Сегодня доели последние блины и вступили в полосу лобиоедения. Папа ещё прибавил себе парочку-другую учеников – словом, всё, как следует быть. Вчера Кирилл был у Николая, отнёс ему № «Речи» и сказал ему, что его картины произвели хорошее впечатление и «всё такое прочее» – так ты, кажется, говоришь? Завтра, ей богу, ну, право же, – сварю гозинаки! Не сердись.
В. Зданевич
10
И.М. Зданевич – В.К. Зданевич
<Петербург, 26 февраля 1913 г.>
Что у вас там, мама, всё тускло да тускло. А тут хоть и снег, хоть и мороза нет, хоть и слякоть по уши, а отлично. [Только вот глаза что-то устают, но, должно быть, для начала.] Вчера вечером был у Поповых50. Весело было достаточно и занятно. Марина Алексеевна только что вернулась из Новгорода и показывала привезённые редкости и снимки. Там у неё тётка настоятельницей одного из женских монастырей. Вообще, рассказы меня увлекли, и решено, что на страстной неделе едем туда говеть. А то нехорошо – жить в Петербурге и нигде в окрестностях не [по]бывать. Чего ради ты скучаешь, объясни, пожалуйста. И потом у меня вовсе не «комнатка», а самая настоящая комната, два окна, а не так себе. Насчёт транжирства – очень печальное явление, я уж и сам чувствую, но что-то не слишком удаётся от него отделаться. Поздравляю Кирилла с Vera Shoes и брюками. А почему не пишете, сколько он получил с лотереи? Инструкции папе – А<лександру> П<етровичу> пошли только пятнадцать, т. к. совершенно излишне посылать ему излишнее. Впрочем, сколько выслано, не знаю, сообщите, а то я вчера уже хотел было отправлять деньги, да меня письма сбили с толку. Буду ждать объяснений. Кроме <как о> молок<е> и я<йцах> писать не о чем? Тогда лучше во всю открытку пишите – молоко и яйца, а Кирилл пусть приложит соответствующие иллюстрации. Коля Чернявский51 становится всё неугомоннее. На днях таскались по кинематографам, везде делали замечания во время картин, пока нас из одного чуть не выперли. В торжественном шествии принимала участие и Анико52, [тут] вообще не похожая на тифлисскую. Коля Чернявский, по-видимому, собирается в неё влюбиться. Стремление моё к монументальности неуклонно. Обзавёлся тетрадью шириной с две обыкновенных и толщиной в 800 страниц. Вот восторг. Теперь не придётся еженедельно покупать новые. Ещё обзавёлся ручкой-дубиной в шесть вершков длинной и вершок толщиной. К последнему удовольствию не привык пока. Но грецкие орехи ручка крошит преисправно. Целую Зину и Аркашу. Остальных лижу. Брата с родителями лобызаю.
Илья Зданевич P. S. Где посылка?
11
В.К. Зданевич – И.М. Зданевичу
<Тифлис, 28 февраля 1913 г.>
Миленький Ильясь, гозинаки варятся, сейчас кипят и кланяются тебе, хотя очень удивляются, что их призвали к жизни в такое неурочное время34; завтра посылка в соответствующем обществе себе подобных, отправится в Петер<бург>, и угощай, пожалуйста, своих дам. Здоров? Яйца кушаешь? Кланяется тебе Бабо54. Целую очень…
В. Зданевич
12
И.М. Зданевич – В.К. Зданевич
<Петербург, 1 марта 1913 г. >
Какая ты странная, мама. Что тебе до моих выступлений и чего ты так возмущаешься? Ведь знаешь отлично, что 3-го я выступлю обязательно55, ибо не могу себе отказать в этом удовольствии. Самое большее – привлекут к мировому за публичное восхваление преступления, чему я был бы весьма рад, – явилась бы возможность закатить здоровенную речь на суде, а то на докладах приходится ограничиваться несколькими минутами. Ты думаешь, меня это нервирует: да, постольку, поскольку нервирует всякая драка или рискованное предприятие, вроде тимотисубанских пещер56. Но с другой стороны, жить без подобного нервированья невозможно – <рискуешь> обратиться в слякотность. Когда я получу возможность вести свою линию, а не довольствоваться ролью подрывателя основ, тогда и тактика, и характер выступлений будут иными. Пока же приходится удовлетворяться тремя-четырьмя речами в год. Ведь это такое ничтожество, что и говорить нечего. Меж тем, положительная роль подобного «эстрадного хулиганства» велика; <оно> меня приучает к умению говорить и к сознанию некоторой «общественной роли», на публику действует воспитательно, в смысле пополнения кадров оппозиции. Разницы между нынешними моими выступлениями и гимназическими по существу нет, ибо и те и другие [есть] то немногое, чем приходится ограничиваться при общем положении вещей. Предполагаю, что когда ты будешь читать это послание, в здешних газетах будет и ругань, и шум, а я буду собирать забавные вырезки. Пока что посылаю номер «Сатирикона»57 с карикатурой на меня, думаю, она тебе понравится. Очевидно, в течение прошлого года я был ещё раз нарисован; не мешало бы поискать. По всей вероятности, в январских, мартовских, апрельских или декабрьских номерах. Относительно комнат близ Университета сообщу на днях. Смольный помещается на Песках58. Жаль, что брехунчики тебе не понравились, т. к. твоему сыну, по-видимому, придётся быть таким же брехунчиком59. Насчёт своей весеннести сомневаюсь, [об этом мы поговорим после того, как ты прочтёшь все газетные ругательства по моему адресу]. Я очень печалюсь, что не родился древним римлянином. Ибо обязательно бы стал «неистовым» трибуном.