«Но разве у тебя нет людей, которые пишут тебе речи?»
«Есть, конечно, но суть я должен придумать сам. Премьер, которому нечего сказать народу в новогоднюю ночь, котируется невысоко. Мгновенно расползаются слухи, и — понеслось. Я не свободен, Фвонк».
«Да, ты говорил».
«Мало кто в этой стране несвободен так, как я. Разве что король, но даже у него не так, его все же гораздо больше берегут, он недоступен, он вознесен над законом (что, вообще-то, странно), к тому же он реагирует выборочно, на что хочет, а я изволь отвечать на все вопросы подряд, не исключая самых грязных и идиотских, это как бы часть моего контракта с народом и все такое. Фвонк, стоять во главе открытого демократического общества, как наше, — это чудовищная морока, чудовищная».
62) Йенс замолчал, потом сделал еще глоток вина и взглянул на Фвонка в твердом знании, что уже наговорил много-много лишнего. Ему придется меня убить, думал тем временем Фвонк, он не сможет жить с мыслью, что мне известно о нем все это, во всяком случае, долго он так не протянет, утром проснется и велит своим топтунам прирезать меня. Этим обязательно заканчиваются попытки сдать лидеру страны жилой цокольный этаж, что ж меня ничто в жизни не учит, а то мало эти стены навидались падения нравов, черт-те что.
63) «Ну вот, — сказал Йенс. — Коротко говоря: я приезжаю сюда, чтобы просто побыть одному, как велел парламентский доктор, это был почти приказ. Семья в курсе и поддерживает меня, не подумай ничего такого, они разрешили мне укрываться у тебя, и партия тоже: центральный совет только что обсуждал этот вопрос, даже профсоюзы предупреждены. В последнее время, если уж совсем начистоту, я несколько раз срывался, со мной невозможно иметь дело, говорят, я стал несговорчив и вспыльчив, а всегда был сама выдержка, так что мое окружение на себе чувствует, что не все ладно, их устраивает, если у меня будет место, где я смогу прийти в норму. Я никогда не бываю один. Скорее всего, в этом корень всех проблем. Я не бывал один уже много-много лет, а человеку важно одиночество, утверждает парламентский доктор, очень важно, в мозгу что-то нарушается, если человек не может побыть один и не имеет времени ничего не делать, я не помню, что точно она сказала, но речь шла о химии мозга, нарушается какой-то баланс, это нехорошо».
«Конечно нехорошо».
«А тебе удается выкроить себе время без людей?»
«Да».
«И тебе от этого много радости?».
«Нисколько, если уж тебе надо знать», — отвечает Фвонк.
64) «Понимаешь, у меня тут свой дом неподалеку, я живу здесь в те разы, когда не оказываюсь премьер-министром. Мне как воздух нужно видеть здешние тропинки в лесу, ездить по ним на велосипеде, или бегать, или ходить на лыжах, но это выглядело бы как вызов, если бы я вернулся в свой дом, притом что государство спонсирует нам такое превосходное жилье сразу за Королевским дворцом. Оттуда можно пешком дойти всюду, куда мне нужно, правда, теперь мне не позволяют ходить пешком, это, вообще-то, полный мрак: мне нельзя ни гулять, ни кататься на велосипеде, но не будем об этом, я не хотел бы показаться неблагодарным, вот только этого мне сейчас и не хватало, тут уж и партия взъярится, она терпеть не может неблагодарных премьер-министров, как и народ в целом, народ никого не ненавидит так люто, как неблагодарных руководителей, особенно же в трудные времена, как сейчас. Ты вот можешь припомнить, чтобы Черчилль в годы войны выказывал неблагодарность?»
«Нет».
«Вот то-то и оно. На этот счет, кстати, есть научные исследования: народ легче переживает, когда соседние страны обыгрывают нас в футбол, чем если лидеры нации ведут себя неблагодарно. Да и, по сути, я за многое благодарен — у меня интересная работа, я неплохо зарабатываю, вращаюсь в кругах, стимулирующих мой личностный рост, и в основном встречаю благожелательное к себе отношение. Притом я изможден, полон страхов и тоски. Это и есть моя дилемма».
«Я понял».
«Я повязан по рукам и ногам, Фвонк, по рукам и ногам».
65) «Я думал, что пресса бегает за тобой по пятам, неужели они не пронюхали, что тебя привозят сюда, а не в резиденцию премьер-министра?» — спрашивает Фвонк.
«О, эту проблему мы решили очень элегантно, — усмехается страшно довольный Йенс. — Все началось с того, что одна моя сотрудница была с культурным визитом в Голландии и там повстречала директора литературного фестиваля, до того на меня похожего, что она просто обалдела, она именно так и выразилась — обалдела. Она сделала пару его фото и показала мне. Знаешь, в самом деле поразительно, чтобы два человека, и даже не родственника, были так похожи. Мы долго шутили на ту тему, что, если я выйду из игры, всегда можно использовать этого фестивального литератора, чтобы всех дурить. Потом я о нем забыл, и несколько лет он жил своей литературной жизнью, а я параллельно вел мою премьерскую. Но когда недавно на меня вдруг навалилось это странное психологическое состояние и стало невозможно скрывать, что я угрюм и подавлен, и мое окружение решило, что надо что-то делать, шутка насчет двойника вдруг перестала быть шуткой. Мы перекупили голландца у его фестиваля и поселили в Гранд-отеле. Его научили копировать мою мимику и походку, и если меня из стортинга, или правительственного квартала, или еще откуда-то должны везти сюда, мы по дороге заезжаем в резиденцию премьера на Инкогнито-гате, он выходит из машины и заходит в дом, проходит его насквозь — естественно, общаться с моей женой я ему запретил, — а потом выходит через заднюю дверь и исчезает в Дворцовом парке. А я, в свою очередь, нацепляю в машине бороду, и он, прежде чем выйти из дома, тоже надевает бороду».