135) Йенс собрался говорить о европейском национализме и опасности, которую тот несет. Вопреки своему желанию, он сделался гораздо более подкованным докладчиком по этому вопросу, чем лидеры большинства государств. Некие таящиеся под спудом силы, одинокие волки, которые изредка прорезываются на сомнительных интернет-форумах, но держат свои самые экстремистские мысли при себе, зная, что за ними присматривают. Что в состоянии противопоставить этому все мы? Что по силам сделать школам? Как можем мы, каждый в отдельности, осознать свою долю ответственности? Последние полгода он ни о чем другом, считай, не думал, ему не нужен написанный текст, чтобы говорить правильные вещи. Но поможет ли это? Он совсем не уверен, и это источник его постоянной усталости и потери иллюзий.
136) В ожидании друга Йенса Фвонк хотел совершить пробежку. Но едва он вышел на улицу, его как обухом ударило. На остановке трамвая между гостиницей и рекой оказалась масса брюхатых. И они держали под контролем переход, по которому Фвонк мог бы попасть в парк. Спаси и сохрани, ужаснулся он, да у них всемирная сеть. Они всегда знают, где я.
137) Фвонк сбежал назад в гостиницу и теперь шел по классическому бесконечному коридору с дверями по обеим сторонам, лифтами и холлами со старомодными диванами и цветами в кадках. Коридор трижды изгибается под прямым углом.
В целом гостиница производит солидное и убедительное впечатление. Руководители государств останавливаются здесь без малого сто лет, сообщает рекламная брошюра, здесь принимались решения, поглощалась еда, пился алкоголь, совершались совокупления, все это засело в стенах. Можно спуститься на лифте прямо в купальню, Фвонку ужасно хочется купнуться, но Йенс вынудил его пообещать, что он его дождется. «Это будет неинтересно, если ты накупаешься за целый день, — сказал Йенс перед уходом, — мы должны увидеть это одновременно и разделить впечатления, а если нет, то дружба врозь».
138) Йенс вернулся ближе к вечеру.
«Прости, что так задержался, — сказал он. — Я по тебе скучал, а ты по мне?»
Фвонк кивнул, сжав зубы.
«Я не мог уйти сразу после своего доклада, — говорит Йенс, — после него еще канапе, дискуссия, сам знаешь».
«Я не знаю и знать не желаю», — отвечает Фвонк.
Йенс поднимает на него глаза:
«Ты сердишься?»
«Ты привез меня в чужую страну и исчез, а когда я выхожу на улицу, там меня уже ждут брюхатые, и вид у них еще строже, чем у норвежских, типа вообще не знают пощады, и у меня сразу куча мыслей и страхов».
«Беременные охотятся за тобой и здесь тоже?»
«Они плющат меня, Йенс. У меня против них ничего нет».
«Я тебя понимаю, — говорит Йенс. — И прости, что меня не было так долго, но вот я вернулся».
На Фвонка накатывает волна чувств, внутренний гидроузел не в силах дальше сдерживать все, что поднялось в душе, но шлюз плача, через который Фвонк раньше изредка спускал свои печали, давно вышел из строя: его погребло при падении нравов.
«Тебе хочется плакать?» — спрашивает Йенс.
«Хочется, но не получается», — отвечает Фвонк.
«И со мной та же байда, — говорит Йенс. — Черт знает что. Давай дома запишемся на курсы или тренинг, не может быть, чтобы людей не учили плакать, я уверен, что есть отработанные методики».
Фвонк кивает.
«А теперь идем купаться», — говорит Йенс.
«Йес, — откликается Фвонк. — Купаться!»
139) В белых гостиничных халатах Йенс и Фвонк заходят в купальный зал, ого, вот это роскошь: колонны, балконы, статуи, мрамор, крики купальщиков, но они проходят общий бассейн и идут еще дальше, в закрытую зону для мужчин, одних только мужчин, здесь солнце играет на стенной мозаике, а два помпезных фонтана льют воду каждый в свой бассейн, один с температурой тридцать шесть, другой — тридцать восемь градусов. Йенс наклоняется и ловит ртом струю, которая бьет из львиной головы на стене, он подставляет под струю лицо и затылок, приговаривая: «Ох-хо-хо, взгляни на меня, вот он, Другой Йенс!»
140) Они сидят по грудь в воде под львиным фонтаном, теплая минеральная вода пузырится по плечам, наслаждение огромное. Йенс зажмурился, а взгляд Фвонка бесцельно скользит по мозаикам и зеркалу воды.
«Но самое прекрасное, — говорит он, — что брюхатым вход сюда заказан, вот это блаженство, просто милость свыше, я уж не помню, когда так расслаблялся».