Деревянная, одноэтажная и не такая уж и просторная, всего-то в несколько комнат, школа, построенная в 1877 году по ходатайству настоятеля Артемиево-Веркольского монастыря игумена Феодосия как церковно-приходская, после 1917 года стала именоваться Единой трудовой школой 1-й ступени.
Был у веркольской школы и свой «филиал» – дом Гавриила Петровича Ставрова, что стоял на взгорье у самой развилки дорог, ближе к нижнему концу деревни. Из-за большого количества учеников четвёртый класс был размещён на втором этаже дома, куда и приходил Федя Абрамов в свой последний веркольский учебный год.
Кто был первым учителем Феди Абрамова? На этот счёт мнения расходятся. К моменту поступления Фёдора Абрамова в первый класс школа уже была многокомплектная, с большим количеством учеников, и, соответственно, имелся уже и определённый штат учителей.
Вероятнее всего, в школе 1-й ступени Федю Абрамова «обучали» наукам несколько учителей, но лишь одну из них в одном из своих многочисленных выступлений он называет первой учительницей. Это Надежда Николаевна Кошкина, в замужестве Ржаницына, энергичная, бойкая, сама-то старше своих учеников всего на пять-шесть лет.
Надежда Николаевна работала в Веркольской школе не столь продолжительный срок, не очень-то много о ней известно, но как чуткий педагог уже в столь молодом возрасте она сумела привить своим ученикам, по выражению Фёдора Александровича, «любовь к слову, пониманию красоты и силы его…»{13}.
Последние годы жизни Надежда Николаевна Ржаницына жила в Москве.
30 октября 1974 года на сцене любимовской «Таганки» в очередной раз шли «Деревянные кони». И в этот вечер среди многочисленных зрителей была и Надежда Николаевна. Уже после спектакля, спустя несколько дней, на адрес Ленинградского отделения Союза писателей (настоящего абрамовского адреса она не знала) она написала своему бывшему ученику (даже обмолвившись об этом факте), а теперь знаменитому писателю, восторженное письмо о просмотренном спектакле:
«10 февраля 1974 года.
Уважаемый Фёдор Александрович.
Извините, что я буду отнимать у Вас время… Была на постановке “Деревянные кони”. Очень ярко всё представилось перед моими глазами, хотя прошло уже достаточно времени, как я уехала из тех мест, что Вы описываете. Мне довелось работать в ранней юности, в период организации колхозов в 1930–1932 годах в Верколе…»
Много чего рассказала Надежда Николаевна в этом многостраничном письме своему бывшему ученику, ставшему столь известным, но вот о своей работе в школе почти ни слова. Написала лишь, что у неё в третьем классе учился один из детей раскулаченных Ставровых – Коля да что она бывала в монастыре, когда там открывали школу для детей коммунаров…
Может быть, именно после этого письма и состоялась встреча писателя с школьной учительницей в её небольшой столичной квартире, в которую благодарный ученик явился с огромным букетом цветов.
Фёдор Абрамов неохотно рассказывал о своей ранней школьной поре. Вероятно, не хотел память будоражить. А может, как говаривали в старину, и «слова к губам не липли», ведь в сложное время коллективизации в школу пошёл, а в документах как середняцкий сын значился, без пяти минут «кулак». Возможно, упрекать не упрекали, но и особо по головке не гладили. А может и ещё что! Кто ж теперь скажет.
Так какой была начальная школа Фёдора Абрамова?
Переполненность класса учениками, теснота не пугала никого, в школу шли как на праздник. За парты, предназначенные на двоих, умудрялись усаживаться четверо, и тем, кто находился не у выхода, приходилось изрядно потрудиться, чтобы выйти к доске.
Федя Абрамов, хоть и небольшого росточка был, худенький, и то за партой не умещался: «…сидит, ноги все на выход. Тетрадь поперёк парты», – вспоминала одна из одноклассниц Фёдора Абрамова, Ксения Алексеевна Минина{14}.
Чернильное перо за номером 86 было на вес золота, на каждого ученика присылали. А писали на чём придётся – чистых листов вдоволь не было, а уж про тетради и вовсе говорить нечего. Те, кто мог, канцелярские журналы доставали, а порой в уже исписанных между строк писали. Шли в дело и жёлтые газетные листы, и тонкая махорочная бумага, на которой, казалось бы, и вовсе написать было ничего невозможно – чернила тотчас просачивались на оборот листа.
Да и самих чернил в достатке не было. «Чернила таблетками были. То в четвертушке, то в пол-литровой разводила сторожиха Фёкла Захаровна, – вспоминала всё та же Ксения Алексеевна, – повыше поставит, чтобы запрели, а потом давала их дежурному, и он следил, чтобы у всех чернила были».
13