Вспомнил через годы, уже после слома, когда отношения дали трещину. Что делать, коль у прекрасных половин существует лимит терпения. А терпения требовалось немеряно: врачи не могли дать полного исцеления. Так что — да не судимы будете.
Семье Федор оставил квартиру и нажитое добро, не взял даже личного. Клуб дал ему жилье попроще.
Вторую, тяжелую часть карьеры он прожил один и вступил в брак уже после прощального матча. Ирина забавным образом давно знала о его существовании. Мама, работник торговли, всегда болела за “Спартак” и, когда шел футбол, указывала на Федора: “Зять мой бегает!” Дочь возмущалась, недоумевала, но в итоге так и произошло. Однажды кто-то из общих друзей их познакомил. Для Ирины это тоже был второй брак, стали вместе воспитывать сына.
…Ее предел оказался выше предшественницы, но он тоже настал. Это очень непросто — весна за весной, осень за осенью, глядя в глаза, определять: “Федя, надо в больницу”.
“Он все воспринимал, но уже по-своему, — рассказывал пасынок про периоды обострения. — В такие моменты он просто существовал, закрытый человек, которому ничего не интересно. Он не ругался, не кричал, агрессии с его стороны не было. За двадцать три года ни разу с ним не поругались... Он становился замкнутым, ничего не хотел, от всего отказывался. Мог проснуться в таком состоянии и не пойти бегать, а сидеть на кухне и смотреть в окно. Это были приступы, когда наступало отрицание всего...”
А в обычные дни это был светлый, добрый, открытый человек. Без хитрецы, так и не обросший кожей, старавшийся всем помочь и ни на кого не перекладывать собственные страдания.
Многое из того, что ему дарили, он передаривал. Даже в лучшие времена у Федора не было тяги к дорогим вещам — такой нематериальный, говорили в семье, человек. От броского джипа он тоже избавился (неловко перед соседями), купил поспокойнее. Да и воровали тогда безбожно, открыли охоту на те спартаковские “Паджеро”. Впрочем, угнали и “Волгу” Черенкова — не та страна, где воры возвращают кумирам из уважения...
“О, как вы будете стыдиться своего поступка!” — сострадает обидчику князь Мышкин после пощечины от взбешенного Гани, такой у Достоевского Идиот. Святая простота — это с открытой душой, не ждущий подвоха, сам добрый и, думает, все такие... Как знать, может, по прошествии лет угонщики, выросшие в среде, где представлялось доблестью пнуть знаменитость, остепенясь, действительно устыдились содеянного, но вряд ли.
У него попроси — сам многое бы отдал, как “десятку”, подаренную болельщиками на пятидесятилетие, на нужды церкви километрах в двухстах от Москвы: “Я пешком похожу, там машина нужнее!” Он и майки свои игровые раздал: “Друзья же всегда приходят и помогают, всегда переживают за меня, и, если кого-то моя футболка обрадует, мне будет приятно”. Кто-то найдет здесь отголосок болезни — нет, оно от натуры.
Для себя он не просил ничего: все устраивает, всего хватает. Жил на 16 тысяч в месяц.
— Сейчас вы женаты?
— Разведен.
— Вам дома не одиноко?
— Раньше страдал от одиночества. Теперь — нет. В марте вышел из больницы, с тех пор одиночества не знаю, все время кто-то рядом.
— Как строится ваш обычный день, если нет игр за ветеранов?
— По-разному. Могу проснуться в три ночи, а могу — в восемь утра. Встану, позавтракаю, устрою самостоятельную тренировку. Бывает, вместо тренировки еду в клуб по делам...
И дальше в том интервью:
— Чего еще ждете от жизни, Федор?
— Я умею и люблю ждать. Но придумывать ничего не хочу. Нового года вот жду.
И он вспомнил новогоднюю ночь с женой и пасынком — оставшись один, часто ее вспоминал. А еще июль семьдесят девятого года, команда готовилась к Спартакиаде народов, сидела в Тарасовке — в день, когда Федору исполнилось двадцать, заказали роскошный торт в виде футбольного поля, с воротами из шоколада. Жизнь представлялась прекрасной, многое впереди...
А оказалось, она быстротечна и при этом хрупка.
“Какая травма в футболе самая страшная?” — без задней мысли спросит как-то на игре пасынок.
“Денис, наверное, моя...”
Часть 7. После того как ее рассказали
Число москвичей, пришедших на панихиду, превзошло ожидания. Легки на подъем юнцы, но у каждого поколения свои кумиры. Молодые болельщики, на кого в значительной мере ориентируется футбольный бизнес, не больно чтят прежних знаменитостей, чьи звездные годы минули до того, как они родились.
Проститься с Черенковым пришли больше люди среднего возраста и постарше, кого не так просто вырвать из запарки или снять с дивана. Предположу, что три четверти уже не ходят на футбол, и даже не потому, что есть большой экран и десяток спортивных каналов, — живым футболом был для них тот, прежний.