Екатерина садится всегда поодаль, либо с княгиней Дашковой, либо с канцлером, стариком Бестужевым. Нравится Екатерина Фёдору величавым покоем своим, умным взглядом внимательных глаз.
Вчера комедиантов, идущих по залу, к себе подозвала, доброе слово об игре их молвила. Мольеровскую комедию готовить присоветовала.
Пётр подбежал: «Я и собака ждать вас устали, ваше высочество! О тебе, сударь, — взъерепенился вдруг на Фёдора, — наслышан от графа, что ты из заводчиков уволился для театра. Сие есть глупость зазорная!»
— Для людей из подлого звания и дерзость к тому же, ваше высочество, — поддержал его Сиверс, собачке за ушами почёсывая.
— В заводских делах комедиантов и без меня немало, в комедийных же делах, ваше высочество, хочу первым заводчиком быть!
Екатерина к Петру повернулась:
— Науки и искусства, ваше высочество, к приукрашению будущей державы вашей служат…
— Знаю только одну науку — военные экзерциции! И в ней одного профессора — друга и брата моего короля прусского Фридриха!
— Философы и поэты, ваше высочество, со времен древнего Рима нужны были империи, — напомнила Екатерина.
— Слыхал только про одного филозофа, Лейбница! Дурацкую персону сию Фридрих объявил человеком никуда не годным, не способным даже стоять на часах! Имею удовольствие покинуть вас!
Уходя, Пётр опять вскинулся, уже на Лёшку Попова;
— А ты… ты… тоже дурацкая персона!
— Так точно, ваше высочество, как во дворец попал, так в дураках и остался!
— То-то! — И, ухватив за ошейник борзую, Пётр выбежал вон. Екатерина молча погрозила Лёшке пальцем, — смотри, мол, добалагуришься!
Склонился Фёдор перед Екатериной:
— Благодарю вас за защиту искусства нашего. Скромные дарования умножат славу монарха просвещенного!
— Ого, сударь! Волтеровы мысли охотно живут в вашей русской голове. — Задумалась.
— Науки… искусства!.. Всё это неотделимо от государственного разумения. Театр — школа народная, и государыня в ней старшая учительница. Она одна отвечает за нравы народные… Его высочество далёк от искусства, но сам актёр неплохой… Как думаешь ты, Алексей Петрович?
Канцлер из табакерки щепоть табака достал, нюхнул, глаз прищурил: «Хорошему комедианту память нужна, а великий князь, ваше высочество, на многое непамятлив!»
Повернулась Екатерина к Фёдору:
— Ну, а вы, господин актёр, что вы скажете?
— Не смею судить, ваше высочество, одно скажу: в нашем народе издавна любим театр шутовской, кукольный, но и в нём герой, Петрушкою именуемый, о России плохо не думает!
— Неплохое примечание для венеценосцев, ваше высочество, — усмехнулся Бестужев.
— Ступайте, сударь… благодарю вас! — Поглядела вслед уходящему Фёдору. — Умен и не робок… Ты приглядись к нему, Алексей Петрович. Такие люди нам надобны!
А Фёдор шёл по двору задумавшись: «Театр — школа народная…»
На чужой лад склоняемая Русь оставалась Русью! Дворянство негодовало: мастера и умельцы ко многому сысканы были, за счёт казны государства дворянского обучены, — благодарности ждать было бы надобно. Как бы не так! Рыбацкий сын в самой академии противу всех пошёл, дворянин захудалый в трагедиях «деспотичество» низвергать принялся, актёр, привезенный бог весть откуда в Петербург, мужичество в поведении обнаруживает!
Нет, недовольно дворянство… Взять придворный театр. Против Версаля в роскоши и упоении — недостача!.. Недовольна царица — такой ей театр не надобен… пускай будет лучше там… за стенами дворца…
И не знала царица, что время само пришло к ней во дворец, за руку царскую взяв, подпись поставить заставило!
«…Августа 30 дня сего 1756 году. Учредить русский для представлений трагедий и комедий театр. И для того отдать Головкинский каменный дом,[27] что на Васильевском острову близ кадетского дома.
…Поручить тот театр в дирекцию бригадиру Александру Сумарокову, о чём от двора дать реестр!..»
Прочтя указ государыни, Сумароков за свой принялся:
«Во исполнение Е. И. В. высочайшего указа, сим представляю, чтоб благоволено было обучающихся в корпусе певчих и ярославцев ко мне прислать для определения в комедианты, ибо они к тому надобны.
Бригадир Александр Сумароков».
— Без Шумского как же на русском театре быть?!
— Да ты что! Говорю, у него это… самая… борода!
Улыбнулся Фёдор, хитрую, безбородую рожицу Яшки припомнив.
27
Дом Головкина был отдан под театр в 1752 году, за четыре года до указа 1756 года (об основании русского театра). В 1752–1753 годах он именовался «российским комедиальным домом» (см. объявления в «С.-Петербургских ведомостях», 1752, № 75, 87; 1753, № 10 и др.). В указе царицы от 30 августа 1756 года и в определении сената от 1 октября 1756 года снова повторяется указание о передаче головкинского дома под учреждаемый русский театр.