В Москву Фёдор ехал «с оказией», с немцем, что гостил у пастора в Ярославле.
Залез немец в возок, сеном вокруг себя подоткнул. Заснул. Кони бегут, бубенцы звякают. Фёдор сидит в возке, свесив ноги над колеёй. Вон там, уже далеко, у перевоза на Которости, остался Василёк! Прощай, Василёк, прощай!
Осень. Ветка рябины, с воза ли кто обронил либо так кем брошена, гроздьями красными под копыта легла. В небо глянешь — журавли летят… Торопятся… Осень. Летошними грибами пахнет, антоновкой, что в возке в кошёлке соломой укрыта. В столицах, чай, яблок нету — запас надобен…
Фёдор глядит в синеву неба, и небо мутнеет от слёз, что, хочешь — не хочешь, на глаза идут.
Проехали подворье Троицкой лавры… Возок затарахтел по Мещанской Ямской слободе, до того колдобинной и ухабной, что света божьего невзвидели. Главная полиция ещё когда предлагала дорогу исправить и на всех въездах в Москву для большей красивости берёзки насадить. Сенат несогласье изъявил: дескать, на въездах и без того грязь великая, а почнут дорогу мостить, её ещё боле станется. Осталось, как было: ухабы и неудобь… А ещё тарахтеть вёрст десять. Загрустил Фёдор… Вот так Москва! То ли ждал.
А Москва принаряжалась! В 1741 году ждали коронации императрицы новой, что соизволила воспринять родительский престол «по прошению всех верноподданных, а особливо и наипаче лейб-гвардии полков»… Тяжёлые колымаги везут дородных и тощих, сонливых и беспокойных дворян, а с ними маменек и дочерей, на всякий вкус. А вдруг просватают! Не всё же сидеть в девках. Заполонили Москву красавицы писаные и неписаные. В шлафорах пукетовых, в епанёчках на черевьевом лисьем меху, в блондах да кружевах, что лучше ума украшением головы почитались.
За возками да каретами — обозы с деревенским припасом на всю зиму, крепостная челядь, приживалки, няньки да подняньки и кто их там ещё разберёт. Еле проехал Фёдор к своему Зарядью.
Школа была не так уж очень мудреная, а всё же наставники порой в замешательство впадали: хронологии нельзя обучать — вместе с историей будет показана, историю же нельзя постигать за недовольным знанием географии, поди, разберись тут!
Как в дремучий лес попал Фёдор — чащоба, не приведи господи! Вот, скажем, что есть «радикс»? Попробуй уразумей, что «радикс есть число либо четверобочное или равномерные фигуры, либо вещи, один бок содержащее». А там ещё счётному делу начали обучать. Что ж, Фёдор упрямкой русской силён был.
Постиг и арифметику, и геометрию, и, как записали в ведомости, «в истории универсальной преодолел Россию и Польшу, в географии атлас Гюбнеров обучил… и переводить с немецкого на русский язык начал».
Жил вместе с другими ребятами в деревянном пристрое к школе, ютившейся в проулках Зарядья.
Для «смотрения» над ними приставлен был Пантелей солдат, что за Крым с турками воевал, ногой от войны и службы откупился. Он и хозяйство вёл, глухой стряпухой командовал, и дрова колол, и третий год с ощипанных кур перья на перину сбирал. Дана ему была великая власть! Ребята, что наукам обучались, возрастов и сословий разных были. Из захудалых дворян пошехонских и то числились… Ну, им особая статья и привилегия: ежели каша — дворянам с маслом маковым, прочим с конопляным, мяса дворянам фунт, другим помене. За разные предерзости дворян пороли по штанам линейкой, разночинцев же без штанов и розгами. А как же?! Пантелей-солдат устав знал и субординации держался твёрдо и без отступу…