— Биль не так уж избалован, чтобы возражать против фарфоровых зверюшек Глэдис на камине. Да и ее микроскоп ему тоже не помешает.
— Но ты же ничего не понимаешь, — возразила Кэй. — Биль не должен думать, будто он выгнал Глэдис из ее комнаты!
У нас не было постоянного помещения для гостей — обычно мы принимали их в нашем доме в Норт-Харборе. Принадлежавшая Глэдис комната с ванной находилась рядом с нашей; Джордж во время школьных каникул занимал маленькую комнату на третьем этаже, в той части дома, что выходила во двор. Если у нас кто-нибудь гостил, Глэдис приходилось перебираться или в комнату Джорджа, или в старую детскую, которую мы никак не могли собраться отремонтировать. Никакими церемониями это не сопровождалось, и я не понимал, почему человек, приехавший к нам в гости на пятницу и субботу, должен беспокоиться о каких-то там фарфоровых безделушках Глэдис и о картинках Мэксфильда Пэрриша[43], если уж о том зашла речь.
— У меня на сорочках не хватает пуговиц, — сказал я Кэй. — Может, ты немножко займешься мной, вместо того чтобы уделять все внимание Билю?
Я сказал это в шутку, надеясь, что она рассмеется, однако Кэй в последнее время выходила из себя по каждому пустяку.
— Почему ты никогда не скажешь вовремя, что у тебя оторвалась пуговица от сорочки, а потом начинаешь жаловаться?
— Ничего, ничего, Кэй! Я ведь только шучу.
— Если ты против приезда Биля — так и скажи.
— Наоборот, я хочу, чтобы он приехал.
— В таком случае, не придирайся ко мне. Ты же видишь, я выбиваюсь из сил. Тут и Биль, и званый обед, и этот проклятый чай.
— Да, да, Кэй. Так мило с твоей стороны, что ты согласилась помочь им с этим чаем!
Утром в четверг в доме появились приглашенные Кэй уборщицы. Они навели чистоту и порядок в столовой, гостиной, комнате и ванной Глэдис. Все вещи из шкафа Глэдис и ее письменного стола были убраны, а Кэй раскопала где-то давно заброшенные японские гравюры с изображением бритоголовых мужчин, перебирающихся с какой-то ношей через заснеженные мосты. Гравюры представляли известную ценность, но в свое время мы так и не нашли для них места, и они куда-то затерялись. Должен признать, что после того, как Кэй и уборщицы закончили свое дело, никто бы не сказал, что Глэдис когда-нибудь спала здесь.
— Эти гравюры очаровательны, не правда ли? — спросила Кэй. Мне не оставалось ничего другого, как подтвердить, что они действительно очаровательны, а когда мы с рабочим отнесли на время письменный стол Глэдис в подвал, я вынужден был признать, что Кэй потрудилась на славу.
— Нам надо устроить из этой комнаты гостевую и заново отремонтировать детскую, — заявила она.
Одно упоминание о ремонте детской выводило меня из равновесия, но я не мог не признать, что предложение Кэй вполне разумно и что она права.
В пятницу во время завтрака Кэй узнала, какую сумму я внес на празднование юбилея нашего выпуска. Шел разговор о званом обеде, который мы предполагали устроить по случаю приезда Биля. Она сказала, что в погребе осталась только одна бутылка шампанского, и спросила, не следует ли мне заказать ящик вина. Я бы с удовольствием угостил Биля шампанским, но мне совсем не хотелось приобретать репутацию человека, в доме которого за обедом подают шампанское. Такой жест внушил бы людям преувеличенное представление о нашем материальном положении.
— У нас будут коктейли, — ответил я, — а те, кто пожелает, после обеда могут выпить коньяку или виски с содовой. Ты не думаешь, что за обедом будет вполне уместно подать бордосское?
Кэй читала в этот момент письма, но после моих слов сложила их в аккуратную стопку и хмуро взглянула на меня.
— Не понимаю, почему мы хотя бы изредка не можем позволить себе какую-нибудь роскошь. К тому же Биль любит шампанское.