— Мэрвин много говорила мне о вас, — обратился он ко мне.
Я мысленно спросил себя, что именно рассказывала ему Мэрвин, и на мгновение даже перестал замечать царивший вокруг шум.
— Очень рад познакомиться, — ответил я. — Мэрвин… Мэрвин была моей большой приятельницей. — Я размышлял, чем он мог понравиться Мэрвин, но потом подумал, что и он, глядя на меня, вероятно, задает себе такой же вопрос. Я поднял стакан и сделал несколько быстрых глотков.
— Было бы недурно как-нибудь встретиться всем вместе, — продолжал он. — Вы должны навестить нас. Я мало кого знал в университете. Видите ли… я не отличался особым здоровьем.
Я не знал что ему ответить. Странно было бы сказать, что я сожалею об этом. К нашему разговору прислушивался Боджо. Он, очевидно, решил, что события развиваются несколько медленнее, чем ему бы хотелось, и потому, снова шлепнув Джона Рэнсома по спине, сказал:
— Ну, теперь ты возобновил знакомство со всей нашей бандой? Это самые хорошие ребята из нашего выпуска, а наш выпуск — лучший за всю историю Гарварда. Ну-ка, Сэм, дай Джонни выпить еще.
— Честное слово, я уже выпил вполне достаточно! — запротестовал Рэнсом.
— Пей, пей! — крикнул Боджо.
У меня мелькнула мысль, что хотя все мы тут и пытаемся изо всех сил веселиться, все же хорошо, что мы встречаемся так редко.
— А игра была потрясающей, правда, Боджо? — спросил я.
Боджо хмуро взглянул на меня и снова обнял Рэнсома за плечи.
— Ты только послушай, Джонни, — сказал он. — Гарри утверждает, что игра была потрясающей. Но ведь мыто с тобой знаем, что игра была отвратительной.
Разговоры вокруг нас стали утихать, всех интересовало мнение Боджо о матче, и Боджо заговорил. По его словам, команде Гарварда дьявольски везло, но беда в том, что все гарвардские игроки тупицы. Я допил вино и налил себе еще. Все стало восприниматься как-то легче и больше походить на доброе старое время.
— Нет, у этих, теперешних, кишка тонка, — продолжал Боджо. — Неудобно, конечно, хвалить себя, но у нас мужества было хоть отбавляй. Вспомните ту игру, когда мы были на пятиярдовой линии. Мяч у Иэля, первый гол… Потом мяч попадает к Данбару, но Данбар медлит. Вот это была игра! Ты ведь тоже играл, Сэм. Ты же помнишь.
— Ну еще бы.
— В таком случае, давай расскажем Джонни. Джонни, ты помнишь? Второй тайм… Мяч у Иэля… Гол… Мяч на пятиярдовой линии должен взять иэлец, я хочу сказать — Данбар… Разве ты не помнишь?
— Нет, Браун, не помню, — признался Рэнсом.
— Нет, вы только послушайте. Как ты вообще дошел до жизни такой? Меня зовут Боджо. Произошло это так… если вам, ребята, не скучно…
Конечно, скучно никому не было.
— Ну хорошо. Происходило все так. Сэм находился вон там, я здесь, а ты, Джонни, на месте иэльского центра нападения; Данбар сразу же позади тебя, вот тут… Ты пасуешь назад, и мяч оказывается у Данбара.
Я почувствовал к Рэнсому легкую жалость. Он отчаянно силился следить за рассказом Боджо, но, судя по выражению его лица, ничего не понимал.
— Вот, собственно, и все, — возобновил свое повествование Боджо. — Я прошел между игроками и схватил мяч. Если бы не удалось мне, то мяч схватил бы ты, Сэм. Ты находился вон там, примерно за пианино, а я здесь.
— Говоря точнее, — вмешался Сэм, — ты находился немножко левее и передвигался по диагонали. Если бы нашлась бумага и карандаш… у кого есть карандаш?
В эту минуту я увидел Боба Кэррола. Он подошел к пианино и заиграл. Как только послышалась музыка, все сразу стало лучше. Для начала Кэррол сыграл «Забей мяч во славу Гарварда», и все подпевали ему.
— Давайте споем «Я хочу быть мальчиком из Иэля», — предложил кто-то.
Я подумал было, что петь такую песню в присутствии жен и детей не следовало бы, но в следующую минуту уже орал вместе с остальными: «Мама, я хочу скорее стать мужчиной, но и мальчиком из Иэля тоже хочется мне быть».
Потом Боб сыграл «Старый Нью-Йорк», потом кто-то заказал «Красотку с обложки журнала», после чего все запели артиллерийскую песню, хотя я, как пехотинец, не очень люблю ее. Просто удивительно, как много всяких песен приходит на память, стоит вам только начать петь.