Как только я вошел в вестибюль и притворил за собой дверь, я сразу же почувствовал запах газа. Контрольная горелка снова не действовала, и мне предстояло наладить ее, прежде чем подняться наверх. Некоторое время я прислушивался, не окликнет ли меня Кэй, как она иногда делала, заслышав стук входной двери; я бы ответил ей, что в плите снова утечка газа, но она, должно быть, не слышала, как я вошел. Наверху царила тишина. Битси, очевидно, улегся в комнате Глэдис, иначе бы он непременно залаял. Стол в кухне ослепительно блестел белой эмалевой краской; всякий раз, когда я поздно вечером, в халате и домашних туфлях, входил сюда за льдом или согреть воды для кого-нибудь из заболевших домочадцев и включал свет, меня охватывало мрачное чувство полного одиночества. Моя догадка оказалась правильной: вторая контрольная горелка плиты погасла. Я достал из ящика стола ножик, отрегулировал ее и, увеличив подачу газа, в конце концов зажег.
Затем через буфетную я вернулся в вестибюль, обдумывая, что сказать Кэй, если она спросит, где я был; по телефону я предупредил ее, что просто задержусь на обеде, если она ничего не имеет против. Кэй не только не возражала, но, наоборот, была очень ласкова со мной, — вероятно, потому, что уже сожалела о том, что пренебрегла своими обязанностями члена комитета. Возможно, она скоро отправится спать, и мы с Билем сможем поговорить. Мне не хотелось, чтобы Биль подумал, будто я совсем не уделяю ему внимания. Мы поговорим о войне и о том, что намерены делать союзники, черт их побери, и почему они не продвинулись до «Западного вала», когда немцы были заняты в Польше. Билю, быть может, даже известно, что представляет собой русская армия, поскольку он знаком со многими русскими эмигрантами. Как бы то ни было, мне хотелось поговорить с ним, чтобы отвлечься от своих переживаний и сделать за весь этот день хоть одно полезное дело.
Пока я был внизу, дом казался мне погруженным в глубокую тишину, но уже на лестнице до меня через закрытую дверь гостиной донеслись голоса Кэй и Биля. Вначале слова звучали неразборчиво, но, как только я оказался перед дверью, стали доноситься отчетливее. Прежде чем войти, я на мгновение остановился, но не потому, что меня интересовал их разговор, — просто я до сих пор не знал, что в зале можно слышать голоса из гостиной, хотя дверь и закрыта.
— Мы тогда оба словно с ума сошли, — говорила Кэй.
— Не надо усложнять, — отозвался Биль.
И тут я услышал ответ Кэй. Он прозвучал так, будто она разговаривала со мной, а не с Билем.
— Не будем больше разговаривать об этом. Мы не можем вернуться к прошлому.
— А мне показалось, что… — снова долетел до меня голос Биля.
Вот в это мгновение у меня и появилась мысль, которой я тут же устыдился. Должно быть, она возникла у меня как результат событий сегодняшнего дня, ибо я поймал себя на том, что размышляю, нет ли и в самом деле между Билем и Кэй чего-нибудь такого, о чем обычно сплетничают люди. Признаюсь, эта мысль мелькнула в моем сознании подобно молнии, и уже в следующее мгновение я решил, что не имею никаких оснований подозревать что-нибудь нехорошее. Биль Кинг был моим лучшим другом, и к тому же джентльменом, а Кэй была моей женой. Как я уже сказал, мне стало стыдно за самого себя. Открывая дверь, я даже почувствовал желание извиниться перед ними и сказал себе, что никогда, никогда не должен думать ничего подобного.
— Алло, — проговорил я.
Гостиную освещала настольная лампа около кушетки и бра над камином. Биль и Кэй стояли. Очевидно, есть нечто заразительное в страхе, который испытывают люди, напуганные внезапным шумом. Во всяком случае, в поведении Биля и Кэй было нечто такое, что заставило испугаться и меня. Губы Биля были полуоткрыты, а Кэй прижимала руку к горлу. Она попыталась засмеяться, но поперхнулась.
— О Гарри! — воскликнула она. — А я и не слышала, как ты вошел.
У меня мелькнула мысль, что они вообще не ожидали моего прихода, хотя и не понимал почему — ведь я же ясно сказал Кэй, что вернусь рано.
— Алло! — воскликнул Биль, и его голос прозвучал не совсем естественно. — Вот, значит, и ты.
— Да, вот, значит, и я. — Но Биль, видимо, не видел ничего смешного в таком обмене приветствиями. Лицо у него было багровым, голос хриплым. Должно быть, он много кричал на матче.
— Да, да, конечно, — продолжал он. — Где же еще ты можешь быть!
Его слова показались мне грубоватыми и не совсем уместными, но он, как видно, устал. Я перевел взгляд на Кэй, пытаясь отгадать, по-прежнему ли она сердится на меня за эту историю с чаем, но при первых же ее словах понял, что о чае она уже давно забыла.