Этот неожиданный вопрос ошарашил меня. Я, разумеется, не собирался отвечать, но в то же время не хотел, чтобы она подумала, будто я боюсь взглянуть фактам в лицо. Я не боялся фактов — я просто не хотел смотреть им в лицо.
— Ты молчишь? Ну так я могу сделать одно, не лишенное оснований предположение: ты многому научился у Сильвии.
Продолжая сидеть, я выпрямился на кушетке, затем снова откинулся на спинку. Я не смотрел на Мери, но чувствовал, что она улыбается той самой улыбкой, которая всегда так претила мне. Мери имела в виду нашу двоюродную сестру Сильвию Ноулс, которая летом бывала у нас в Норт-Харборе.
— У меня ничего не было с Сильвией, абсолютно ничего!
Мери засмеялась.
— Да, да, конечно! Джентльмен молчит, даже если нужно сказать только, что у маленькой девочки расплелись косички. А ведь вы с Сильвией прятались в кустах, ты знаешь, что прятались.
— Послушай, ты можешь понять одну простую истину? У нас с Сильвией ничего не было, абсолютно ничего.
— Все ясно, дорогой. Ты даже не решился взять у нее первых уроков. Да я и не намекала, что дело обстояло иначе. Уж я-то знаю Сильвию. Если бы на ее месте была маленькая девчонка Митчел, которую выгнала мисс Лейси, вот та бы действительно могла помочь тебе кое в чем. Но ты предпочел Сильвию, потому что все благовоспитанные мальчики боялись Митчел. Ты с Сильвией обычно бегал после ужина в кустарник за скалами, и я страшно ревновала. Вот почему я тогда запустила в тебя камнем.
— Боже мой, Мери, но почему мы с Сильвией не могли прогуляться после ужина около скал?
— Не прикидывайся овечкой! И я знала, что вы туда бегаете, и Хью знал, и все горничные знали, и, самое главное, мать тоже знала.
Я почувствовал, что густо краснею; меня уличили.
— Вот видишь! Вместо того чтобы отнестись к этому попросту, как и полагается каждому благоразумному человеку, ты начинаешь краснеть. Чем же вы с Сильвией занимались в кустах?
— Ты не поверишь. Мы просто играли.
— Продолжай, — тихонько попросила Мери. — Во что же вы с Сильвией играли?
— Хорошо, я тебе скажу, но только для того, чтобы доказать, что ты ошибаешься. Мы играли в жевательную игру. Ее придумала Сильвия.
— Сильвия?
— Ничего особенного эта игра не представляла. Мы брали травинку — там росла довольно высокая трава, завязывали посередине узелок, потом Сильвия начинала жевать один конец травинки, а я другой. Выигрывал тот, кто первым добирался до узелка. Мы и сами понимали, что это нехорошая игра, а потом мать поймала нас…
— Это я ей сказала.
— Ты? Ну что ж, если, по-твоему, такие забавы можно отнести к области интимных отношений, — пожалуйста. После этого мы с Сильвией не разговаривали много лет.
— О боже, ну и жизнь! А вообще-то ты когда-нибудь пробовал говорить с Сильвией о… ну, сам понимаешь.
— Что ты! Конечно нет. Почему я должен был говорить с Сильвией?
— Бог ты мой! А теперь скажи, разве ты не видишь, что с тобой проделали отвратительную штуку — заставили почувствовать себя виновным только потому, что ты захотел пожевать какую-то там травинку?
— Ничего со мной не проделали, — ответил я и неожиданно задал вопрос, на который никогда бы не решился, если бы не выпил столько коктейлей: — А как у тебя? Когда ты потеряла невинность?
Мери порывисто обняла меня одной рукой и положила голову мне на плечо. Я был удивлен, потому что знал, как сдержанна сестра. Плечи ее твидового жакета вздрагивали, и вначале я подумал, что она смеется.
— Мери, да ты пьяна! — воскликнул я.
— Знаю, что пьяна, да не в этом дело. До войны я ничего, ровным счетом ничего не понимала. Мне исполнилось уже восемнадцать лет, а я все еще думала, что дети появляются от того, что женщина потрет свое обручальное кольцо.
— Преувеличиваешь!
— Ни капельки! Клянусь богом, ни капельки. И ты и я были милыми, благовоспитанными детьми, и все относились к нам с трогательным вниманием. Наши родители оставили нас в жизни сущими младенцами. К дьяволу родителей, к дьяволу!
Мне следовало бы знать, что сестра не умеет пить.
— Давай прекратим этот разговор, Мери. В вопросах пола нет ничего сложного, если смотреть на них просто и естественно.
— Просто и естественно! — Мери чуть не задохнулась от возмущения. — Кто же это разрешал нам смотреть на них просто и естественно?
Внизу хлопнула дверь; Мери выпрямилась и откинула назад волосы.
— Джим пришел, — заметила она. — Где же эта проклятая газета и какое сегодня число, Гарри?
— А когда Джим потерял невинность? — спросил я.
— Ах, да заткнись ты! Джим начинает сердиться, когда слышит такие разговоры. Замолчи, пожалуйста, Гарри.