Г-н Богатонов. Нет, нет! я сам хочу занимать такого дорогого гостя.
Мирославский (тихо Богатонову). Живешь ты всегда с знатными, а не знаешь, что они церемоний терпеть не могут.
Г-н Богатонов. Ну, ну, хорошо. (Садится подле Лизы.)
Баронесса (тихо князю). Вы знаете этого Владимилова?
Князь (тихо). Знаю. Педант, — настоящая нравоучительная книга!
Г-жа Богатонова. Что, батюшка граф, вы надолго изволили к нам в Петербург пожаловать?
Граф. Не знаю сам, сударыня. Здоровье мое после прошлогоднешней болезни не совсем еще поправилось; я намерен посоветоваться с докторами.
Г-жа Богатонова. О, вас здесь тотчас вылечат, да еще и без лекарства.
Г-н Богатонов. Да, да, без лекарства. (Мирославскому.) Что, брат, чай, у вас в глуши про эти чудеса еще и не знают?
Мирославский. Ты, верно, хочешь говорить о магнетизме;[9] нет, и у нас о нем много сказок сочиняют.
Г-н Богатонов. Как, сказок! Ты не веришь, что посредством магнетизма можно прочесть письмо, не вынимая его из кармана?
Мирославский. Прошу покорно!
Г-н Богатонов. Что душа может говорить в человеке и рассказывать, какими лекарствами лечить больного?
Мирославский. Какой вздор!
Г-жа Богатонова. Нет, батюшка, не вздор, а точная правда! Вот, например, дочь приятельницы моей Глупоновой была всегда такая слабая, такая бледная, и никакие лекарства ей не помогали; стали ее магнетизировать, душа в ней заговорила и сказала, что надобно ее замуж выдать, Ну, как вы думаете? Лишь только она вышла за князя Лестова, то как рукой сняло: откудова взялось здоровье.
Мирославский. Да, это настоящие чудеса!
Князь. В природе нет никаких чудес, и все это можно доказать естественным образом.
Г-н Богатонов. Конечно можно; и если ты не веришь, то я тебе докажу.
Мирославский. Посмотрим; докажи, докажи!
Г-н Богатонов. Да только поймешь ли ты?
Мирославский. Почему знать, говори.
Г-н Богатонов. Ну, так и быть; слушай же! Вот видишь ли: магнетическая жидкость, то есть жидкость магнетическая, есть некоторого рода жидкость; влияние, которое она, некоторым образом, так сказать... одним словом... Растолкуй ему, князь!
Князь. Вы хотели сказать, что посредством действия ее на нервную систему, дирекция нервов, в отношении своем к нервам, по всеобщей системе влияния, имеет некоторое влияние, которое, симпатизируя с общим влиянием, производит сие действие. (Богатонову.) Вы понимаете меня?
Г-н Богатонов. Как не понять: это ясно!
Князь. Я только пояснил то, что вы сказали.
Мирославский. Подлинно пояснили! Жаль только, что я ничего не понял.
Г-н Богатонов. Бедненький! Вот то-то и дело, чему научишься в деревне? Надобно жить между просвещенными людьми, чтоб понимать такие глубокие материи.
Князь. Должно признаться, род человеческий идет гигантскими стопами к совершенству: беспрестанно делают новые открытия; люди становятся умнее, просвещеннее везде, выключая любезного отечества нашего.
Граф. Выключая отечества нашего! Мне кажется, князь, что нигде просвещение не имело таких скорых и блестящих успехов, как в нашем отечестве.
Князь. Да, мы сделали блестящие успехи, только в чем, если смею спросить?
Баронесса. Берегитесь, mon cousin!{14} вы делаете такой решительный вызов; ну, если граф вам сейчас докажет?
Князь. Боже мой! я уверен в этом; но, несмотря на то, желал бы очень знать что-нибудь об этих блестящих успехах.
Граф. По всему видно, вы не желаете этого.
Князь. Да что у нас хорошего? Мы хвалимся своим Петербургом. Люди, которые не бывали никогда далее заставы, называют его первым городом в свете; а что значит этот первый город в свете перед каким-нибудь парижским предместием!
Г-н Богатонов. Простая деревня или много что уездный городишка.
Князь. Имеем ли мы хоть что-нибудь, чем гордится Франция? Где у нас Лувр, Пале-Рояль, Тюльери, Пантеон?[10]
Г-н Богатонов. Да, да! где у нас этакие города?
Граф. Это все равно, если б я спросил француза: где у вас адмиралтейство, биржа, набережные, решетка Летнего сада...
Князь. Решетка Летнего сада! Но что значит она перед тюльерийскою, которая есть чудо искусства; которая отделана с таким вкусом, с таким совершенством; которая, можно сказать, сделана вся ан филаграм?{15}
Г-жа Богатонова. Ан филаграм!
Баронесса. Возможно ли?
Граф. Я сам, сударь, был в Париже...
Князь. И, сударь, кто нынче не был в Париже. Тем хуже для тех, которые были в нем и осмеливаются делать такие параллели.
Г-н Богатонов (тихо Мирославскому). Он совсем загонял графа.
Граф. Вы правы, князь! Как можно хвалить что-нибудь русское, как можно хвалить народ, который, под предводительством своего государя, освободил от ига всю Европу,[11] которого каждый шаг был ознаменован победами; это было бы так натурально, и чем бы можно было тогда отличиться от обыкновенного человека?
Баронесса (с насмешкою). Очень жаль, сударь, что вы не сочиняете речей; вы имеете удивительные диспозиции быть хорошим оратором.
Граф. Не знаю, сударыня, похож ли я на оратора; но знаю только, что я не льстец, не люблю думать одно, а говорить другое, и для того скажу вам, что, по-моему, человек, который не любит свое отечество — жалок, а тот, кто осмеливается поносить его, заслуживает общее презрение.
Князь (с досадою). Граф! я надеюсь...
Граф. Что я говорю не на ваш счет? Без сомнения! Вы, конечно, думаете то же, что я; не правда ли, князь?
Князь (поет). Ла, ла, ла!
Граф. О! я уверен, вы совсем не из числа тех жалких модников, у которых, кроме их фамилии, нет ничего русского.
Князь (к баронессе). A propos! я давно уже не слышал вас петь,[12] сударыня! Смею ли просить?
Баронесса. Я право, не могу. (К Лизе.) Не угодно ли вам?
Г-жа Богатонова. Да, да, пропой-ка нам что-нибудь, Лизонька; графу, верно, будет приятно тебя послушать.
Все встают; Богатонов подходит и говорит тихо с баронессою.
Граф. Два года назад я очень часто имел это удовольствие.
Г-жа Богатонова. Послушайте-ка теперь, граф, вы не узнаете!
Г-н Богатонов (тихо баронессе). Я буду вас дожидаться. (Громко). Ваше сиятельство! прошу покорно! Лизонька! покажи, куда идти графу.
Все уходят; Богатонов останавливает князя.
Г-н Богатонов и князь.
Г-н Богатонов. Послушай-ка, мой милый, я сказал тихонько баронессе, что мне нужно с ней кой о чем поговорить.
9
...
10
11
...
12
...