Словно лифт, опустившийся в шахту,
Как в бездонный колодец ведро,
Небоскреб вдруг сложился и ахнул,
Сверху сделалась зона зеро.
Тучи пыли вставали в эфире,
Репортеры срывались на крик.
А народ ликовал во всем мире,
Что Америке вышел кирдык!
Песенка об 11 сентября
Рейсом “Пан Америками”
Взмах рукою из окна
Там за морем-океаном
Есть блаженная страна.
Словно два хрустальных гроба,
Вертикально на попа
Там стоят два небоскреба,
А вокруг шумит толпа.
Как в водоворот сортира,
Как на лампочку из тьмы,
Со всего большого мира
К ним стекаются умы.
Там достойная работа,
Там возможности расти,
Продавай “Дженерал Моторс”,
Покупайте “Ай-Ти-Ти”.
И стоять бы башням вечно,
Да подумали враги:
Не Аллаху это свечки,
А шайтану кочерги.
Рейсом “Пан Американа”
Курсом прямо на закат
Два отважных мусульмана
Отправлялись на джихад.
Прозевала их охрана,
Как орлы, поднявшись ввысь,
Вдруг достали ятаганы
И к пилотам ворвались.
И два “Боинга” воткнули,
Отомстив неверным псам,
Как серебряные пули,
Прямо в сердце близнецам.
Все дымило, все кровило,
Как в компьютерной игре.
Это было, было, было,
Это было в сентябре.
Кверху задранные лица,
Весь Манхэттен запыля,
Две огромных единицы
Превратились в два нуля.
Звон стекла, и скрежет стали,
Вой сирен, пожарных крик…
Мусульмане ликовали,
Что Америке кирдык.
Горы гнутого железа,
Джорджа Буша злой прищур.
Я-то вроде не обрезан,
Отчего ж я не грущу?
У меня друзья евреи,
Мне известен вкус мацы.
Почему ж я не жалею
Эти башни-мертвецы?
Может, лучше бы стояли,
Свет во тьме, где нет ни зги,
И, как в трубы, в них стекали
Наши лучшие мозги.
Там теперь круги развалин,
Вздохи ветра, тишь да гладь.
А нам с этими мозгами
Значит, дальше куковать.
Банальная песня
Ах, белые березы
Срубили не за грош,
Пошел мой нетверезый,
Да под чеченский нож.
Прощался с ним по-старому
Весь бывший наш колхоз
С гармошкой да с гитарою,
Да с песнею до слез.
Прощай ты, моя лапонька,
Смотри не ссучься тут,
Чечены за контрактника
И выкуп не берут.
За государства целостность,
За нефтяной запас
Спит с горлом перерезанным
Несчастный контрабас.
Стоит угрюмым вызовом
Несдавшийся Кавказ,
Маячит в телевизоре
Ведущий-пидорас.
Но спит контрактник кротко,
Не видит этих рож.
Теперь с дырявой глоткой
Уж водки не попьешь.
Не держит горло воздух,
А он в горах хорош…
Ах, белые березы
Срубили не за грош.
2002
Рождественский романс
Из цикла “Времена года”. Зима
Ах, для чего два раза Вы родились
По разным стилям, Господи Иисус?
За две недели до того допились,
Что сперма стала горькою на вкус.
А тут еще ударили морозы
Под 25, да с ветром пополам,
И сколько брата нашего замерзло
По лавочкам, обочинам, дворам.
Холодные и твердые, как камень,
Под пение рождественских коляд
Они в обнимку не с особняками,
А с гаражами рядышком стоят.
И из какой-то подзаборной щели
В подсвеченной, “Бабаевской” Москве
Зачем Петру работы Церетели
Я пальцем погрозил: “Ужо тебе!”
С тех пор, куда бы я, Емелин бедный
Своих бы лыж в ночи не навострил,
За мной повсюду навигатор медный
Под парусом с тяжелым плеском плыл.
Словно певец печальный над столицей,
Плыл командор, Колумб Замоскворечья.
Пожатье тяжело его десницы,
Не избежать серьезного увечья.
И в маленькой загадочной квартире,
Где не сумел достать нас император,
Все праздники мы прятались и пили,
Метелью окруженные, как ватой.
И ангелы нам пели в вышних хором,
Приоткрывая тайну бытия,
И хором с ними пел Филипп Киркоров,
Хрипели почерневшие друзья.
Сводило ноги, пол-лица немело,
В ушах стоял противный гулкий звон,
И нервы, словно черви, грызли тело,
Закопанное в жирный чернозем.
Мне друг пытался влить в рот граммов
двести,
Хлестал по морде, спрашивал: “Живой?”
Но мнилось мне — то выговор еврейский —
Явился нас поздравить Боровой.
Да что упоминать расстройство речи,
Расстройство стула, памяти и сна,
Но глох мотор, отказывала печень,
И все казалось, вот пришла Она,
Безмолвная, фригидная зазноба,
Последняя и верная жена.
С похмелья бабу хочется особо,
Но отчего же именно Она?
Она не знала, что такое жалость.
Смотрел я на нее, как изо рва.
Она в зрачках-колодцах отражалась
Звездой семиконечной Рождества.
Играть в любовь — играть (по Фрейду)
в ящик,
Ее объятья холодны, как лед,
Ее язык раздвоенный, дрожащий
При поцелуе сердце достает.
Ах, кабы стиль один грегорианский
Иль юлианский, все равно кого,
Тогда бы точно я не склеил ласты…