Да, мои дорогие друзья, словами «мир есть майя или иллюзия» или словами «через познание мы достигаем истины» — этими словами говорится очень много и в то же время все‑таки очень мало, ибо то, что утверждается этим, каждый должен пережить по–своему, согласно своему индивидуальному складу. Вот почему то, что справедливо как общее правило, могло быть представлено душевно полнокровным лишь в переживаниях отдельной индивидуальности. Нельзя было поэтому показать, как всякий человек подходит к посвящению, но следовало представить, как конкретная индивидуальность, Иоанн Томазий, согласно своим условиям, может приблизиться к Вратам посвящения. И было бы совершенно неправильным полагать, что сцена в комнате для медитации, подъем Марии из физического тела в Девахан есть явление всеобщее. Явление или событие это вполне реально, духовнореально; но это событие, благодаря которому именно такая личность, как Иоанн Томазий, должна была получить импульс для подъема в духовный мир.
И мне хотелось бы особенно обратить ваше внимание именно на тот момент, когда душа уже, в сущности, нашла в себе силу быть свободной от обычной иллюзии, — как она тогда только впервые в состоянии встретить великие иллюзии. Предположите только, что Иоанн Томазий не был бы в состоянии понять — он, правда, делает это полубессознательно, чутьем, — что в той личности, которая осталась в медитационной комнате и проклинала иерофанта, больше не обитает индивидуальность, за которой ему надлежит следовать. Предположите, что иерофант или даже Иоанн Томазий могли бы хоть на миг смутиться этим, — тогда возможность продолжать путь познания для Иоанна Томазия была бы отодвинута на необозримое время. Тогда бы в этот момент все было кончено, и не только для Иоанна, но и для иерофанта, если бы тот в это мгновение не был в состоянии раскрыть в Иоанне Томазий могучие силы, способные преодолеть преграду. Иерофант должен был бы отказаться от своей роли, и подъем для Иоанна был бы отсрочен на неопределенное время. Если вы попытаетесь представить себе сцены, предшествовавшие именно этому моменту, и чувства, развивавшиеся в душе Иоанна Томазия, те своеобразные страдания и те особого рода переживания, постигшие его, — тогда вы, быть может, придете к заключению, что сила мудрости в нем — даже без его ведома — возросла до такой степени, что он в состоянии был перенести этот грозный удар. Все эти переживания, разыгрывающиеся в душе без всяких видений, должны предшествовать тому состоянию, когда мы правильным образом сможем узреть духовным оком — сначала в образах — то, что объективно являет душе духовный мир. Это рисуется перед нами в последующих сценах. Сначала боль пронизывает всего человека: это — сила импульса, происходящая оттого, что он противостоял величайшей иллюзии. Все это разрастается в душевную энергию, которая, с позволения сказать, обращает наше видение так, что переживавшееся раньше лишь субъективно предстает перед душой с мощью объективного.
Все происходящее перед вами в последующих сценах, что мы пытались представить духовно–реалистическим образом, — все это рисует чувства постепенно врастающего в высшие миры человека как внешнее отражение его собственных первоначальных душевных переживаний, и они истинны, хотя сам переживающий еще не может достоверно знать, сколько во всем этом отражении есть от истины. Здесь прежде всего открывается, что время, в котором мы живем с нашими внешними чувствами, относительно своих причин и следствий всюду соприкасается с чем‑то иным. Тут открывается взору не один лишь узкий фрагмент, который показывает мир наших внешних чувств, но здесь начинаешь постигать, что все, воспринимаемое чувственным глазом, есть лишь выражение духовного. Поэтому Иоанн Томазий видит своим духовным оком того, кого сначала встречал на физическом плане — Капезия, — не таким, каков он теперь, но каким он был десятки лет раньше; он видит его молодым человеком. А другого, Штрадера, он видит не в облике настоящего, но пророчески таким, каким он будет в грядущем, если будет продолжать развиваться согласно настоящему. Мы лишь тогда постигнем настоящий переживаемый нами момент, если сумеем продлить его за рамки настоящего в прошедшее и в будущее. Но тогда мы встречаемся с тем миром, с которым все события настоящего соединены духовными нитями, — с миром духовным, с которым человек всегда находится в тесном общении, хотя он этого и не в состоянии прозреть своими внешними чувствами и постичь своим внешним физическим рассудком.