Сразу же я хочу обратить ваше внимание на то, что когда я здесь говорю о Мистерии Голгофы, я ничего не хочу примешивать к этому выражению из того, что вкладывают в него какие–либо религиозные предания и убеждения, я беру только объективный мир фактов, лежащих в основе развития Человечества, то, что представляется физическому и духовному наблюдению.
Первое, что бросается в глаза при таком сопоставлении тайны Мистерии Голгофы с невероятно углубленным развитием мышления того времени, это такое впечатление, что сущность этой Мистерии находится далеко, далеко позади того, чего может достигнуть развитие мысли. И чем точнее проникаешь в то, что может дать такое сопоставление, тем больше надо признаться: с одной стороны можно вполне погрузиться душой в миры мысли, характеризующие начало нашей эры; можно попытаться оживить в душе то, каково было состояние душ, что думали люди в римском государстве, в Греции; можно вновь вызвать в своей душе эти идея, и тогда почувствуешь: «Да, это время такое, когда мысль достигла такой углубленности, как никогда прежде, что–то происходит с мыслью, она как бы подходит к человеческой душе так, как не подходила никогда». Но когда после этого с тем состоянием души, которое можно назвать ясновидением, желаешь вполне оживить в себе все, что можно было воспринять из этой углубленности мысли и жизни мыслительных миров того времени, следовательно, если в свою душу внесешь, и оно делается действенным в душе, все то, что может дать ясновидческое состояние души, — тогда неожиданно встает нечто поразительное, чувствуешь, что далеко–далеко в духовных мирах происходит собственно то, действием чего является и эта углубленность мысли.
Мы ведь уже говорили, что за нашим миром лежат другие миры: астральный мир, Девакан, верхний Девакан. Запомним, что эти три мира лежат за нашим. Теперь, если мы действительно оживим в душе это ясновидческое состояние, получается впечатление, что даже если мы вступили в следующий, астральный мир, нам и там еще не выяснилось бы вполне то, что, собственно, является причиной того, что выражается в мыслительной жизни того времени. И даже если бы мы заглянули в нижний Девакан, нам бы не совсем прояснилось, что, собственно, произошло. Только если бы можно было перенестись душой в верхний Девакан, только там можно было бы пережить то, что как бы просвечивает через оба других мира, что проникает вплоть до нашего физического мира и что в нашем физическом мире можно познать по радикальному преобразованию человеческой мысли на протяжений столетий.
Можно почувствовать себя выставленным на физический план и его рассмотрение; когда углубляешься в мир мысли того времени, совершенно не нужно знать того, что сообщается о Мистерии Голгофы, ее можно оставить совсем без внимания, можно только спросить: «Пока нам безразлично, что произошло на самом деле в Палестине. Что нам говорит об этом времени внешняя история?» Она нам показывает, что в Греции и Риме произошло бесконечное углубление мышления. Ограничим со всех сторон, в виде острова нашей душевной жизни, этот греческий и римский мир мысли, представим его себе отключенным от всего того, что произошло за его пределами; предположим, что в этот мир не проникало ничего из вести о Мистерии Голгофы. Если мы тогда направим наше душевное рассмотрение на этот мир, мы, конечно, не найдем ничего из того, что мы знаем теперь о Мистерии Голгофы. Но мы найдем то бесконечное углубление жизни мысли, которое показывает нам, что здесь произошло нечто в ходе развития Человечества, что захватило глубочайшую внутреннюю сущность душ на физическом плане. Что бы мы ни предполагали, такой, как тогда, мысль не была никогда, ни у одного народа, ни в каком веке! Следовательно, каким бы неверующим не был кто–либо, как бы он не желал ничего не знать о Мистерии Голгофы, одно должен он признать, что на том острове, который мы теперь очертили, живет углубленность мысли, которой никогда раньше не было. Но теперь, когда переносишься в этот мир мысли и за ним имеешь ясновидческое состояние души, тогда чувствуешь себя вполне устойчивым в этом своеобразии мысли. Теперь говоришь себе: «Да, такой, как она расцвела, эта мысль, как идея у Платона или других, как она перешла в тот мир, которому мы пытались создать границы, эта мысль есть нечто, что делает душу свободной, что ее захватывает и приводит, так сказать, к более высокому воззрению на самое себя». Так что она может сказать: «Что ты вообще можешь постигнуть во внешнем мире и в духовном мире, это ставит тебя в зависимость от этих миров, в мысли ты схватываешь нечто, что живет в тебе, что ты можешь полностью проникнуть собой. Ты можешь удалиться из внешнего физического мира, можешь стать неверующим по отношению к духовному миру, можешь не давать проникнуть в себя физическим впечатлениям; с мыслью ты можешь жить в себе самом. Ты как бы захватываешь свою собственную сущность в твоей мысли!» Это можно понять. Но затем наступает — и иначе не может быть, когда с ясновидческим состоянием души погружаешься в это море мысли, — чувство изолированности мыслей, чувство, что мысль, именно только мысль, чувство, что мысль живет, прежде всего, только в душе и в ней самой нельзя найти силу вступить в мир, в котором можно найти первопричину и того, чем мы сами являемся. Именно когда чуешь высочайшее величие мысли, чуешь также ее нереальную сущность. Тогда можно также почувствовать, как, собственно, всюду кругом в мире, который ты познал ясновидческим оком, нет ничего, что, собственно говоря, могло бы явиться носителем этой мысли.