То, что Олаф Эстесон переживал нечто от этого погружения в элементы, можно проследить там, где прежде всего рассказывается как Олаф приходит на Гьялларский мост, и как ему приходится, идти через этот мост, странствуя по пути в духовный мир, который простирается так долго.
Насколько наглядно описывается нам переживание с земным элементом, описывается, как он погружается в этот земной элемент. Это делается с той наглядностью, которая говорит нам, что он как мертвый, лежащий в могиле, ощущает вкус земли во рту. Затем нам ясно указывается на то, что может быть пережито в водном элементе, когда человек как бы со своим моральным содержанием переживает этот водный элемент. Затем указывается на то, как человек сходится с огненным элементом, с воздушным элементом.
Всё это удивительно наглядным образом описано и сосредоточено в переживании совместного бытия человеческой души с тайнами духовного мира. Легенда была обнаружена позднее; составлена она была тогда, когда ещё жила в устах народа. Кое–что в этой легенде, как она звучит сегодня, не таково, как было изначально. Изначально, без сомнения было только наглядное описание переживания в земной области, затем переживание в водной области. И только потом переживания в воздушной и огненной области дифференцированы гораздо сильнее, нежели было это в случае тех слабых отголосков, найденных спустя столетия, которые предлагаются нам сегодня.
Точно также без сомнения был более величествен и менее сентиментален конец, который в том виде, каков он сегодня, не напоминает больше изначальной, необычно грандиозной речи, не напоминает того, захватывающего на сверхчеловеческого уровня, заложенного в такой народной легенде, в то время как сегодняшний конец захватывает лишь на человеческом уровне, захватывает потому, что он связан с глубинными тайнами Макрокосма и человеческого переживания.
В такие времена, как то, когда мы живём теперь, в такие десятилетия, — если мы правильно понимаем их, — дается много предпосылок для того, чтобы обдумать тот факт, что человечество, в древности было проникнуто знанием, — хотя и иного вида, более смутным, сумеречным, — которое было потеряно и которое должно быть пробуждено заново. Тут перед нашей душой может выступить вопрос: а не следует ли нам, — поскольку уже можно знать о том, что такое знание должно придти снова на благо человечества, — не следует ли нам рассматривать как свою актуальнейшую задачу, делать всё то, что может привести к такому знанию, делать всё, чтобы человеческая культура смогла проникнуться таким знанием?
Многое будет необходимо для того, чтобы правильным образом смог наступить этот перелом во всей человеческом, — я мог бы теперь сказать, — чувстве по отношению к мировоззрению, перелом в мировоззренческом чувстве. И прежде всего тут будет необходимо одно, одно, — говорю я, — ибо это одно выступает среди многого другого, но надо принять именно одно: должно быть необходимым, чтобы человеческие души на почве нашего духовнонаучного мировоззренческого потока усвоили благоговение и преданность по отношению к тому, что было известно в глубокой древности в древней форме о великих тайнах бытия. Надо будет ощутить, насколько в материалистическую эпоху было упущено развитие этого благоговения и преданности в душе.
Необходимо получить ощущение того, как сухо и трезво материалистическое время, насколько высокомерно поставило себя рассудочное познание человечества в первые столетия пятого послеатлантического культурного периода по отношению к откровениям древних религиозных и древних познавательных преданий, которые поистине, — если только приближаться к ним с необходимым благоговением, — позволяют предчувствовать, сколь глубокая, глубинная мудрость содержится в них. Как неблагодатно, без благоговения, в сущности, относимся мы теперь к содержанию Библии! Я даже не хочу говорить о том виде отвратительных современных исследований, которые растрепали и раздробили Библию; я хочу говорить только о той сухой, бесчувственной форме, в которой сегодня мы, будучи вооружены только чувственным познанием и силами обычного рассудка, приближаемся к Библии, как мы больше не можем развить чувства по отношению к тому неизмеримому величию человеческого воззрения, которое выступает нам навстречу из некоторых её мест. На одно такое место из Второй Книги Моисеевой, глава 33, строка 18 мне хотелось бы указать:
«Моисей сказал: покажи мне славу Твою.
И сказал [Господь Моисею]: Я проведу пред тобою всю славу Мою, и провозглашу имя Иеговы пред тобою, и кого помиловать — помилую, кого пожалеть — пожалею.