Вы знаете, что на протяжении десятилетий моим стремлением было вызвать в мире понимание значительности того, что было достигнуто благодаря великим анатомически–физиологическим открытиям, сделанным Гёте, что явилось, так сказать, вторым его величайшим трудом в этой области. Первого я сегодня не хочу касаться, я хочу указать лишь на второй. Это второе значительное открытие обязано своим появлением тому, что во внешнем материалистическом мире можно было бы назвать соединением случайности с гениальной человеческой натурой. Сам Гёте рассказывает, что однажды на прогулке в Венеции, оказавшись на еврейском кладбище, он нашел бараний или овечий череп, отдельные костные части которого распались по своим швам. Когда он поднял этот череп и рассматривал форму его костей, ему пришла в голову некая мысль, такая мысль: я разглядываю эти кости головы, но чем же, в сущности, они являются? Они являются видоизмененными, преобразованными костями позвоночника.
Вы знаете, что позвоночный столб, внутри которого как нервный тяж заключен спинной мозг человека, состоит из отдельных звеньев, из расположенных друг над другом позвонков, позвонков, сформированных определенным образом, у которых есть отростки. Если представить себе, что такой позвонок расширяется, расширяется как бы так, что то отверстие, через которое проходит спинной мозг, — ибо позвонки располагаются друг над другом, — становится всё больше, а кости соответственно утончаются, и тоже расширяются как нечто эластичное, расширяются не только в горизонтальном направлении, но также и в других направлениях, то из этих костей позвоночника возникает форма, являющаяся ничем иным, как формой костей, составляющих оболочку нашего черепа. Кости нашего черепа являются, следовательно, преобразованными костями позвоночника.
Если мы стоим на почве духовной науки, мы можем это открытие Гёте разработать ещё дальше. Сегодня оно может рассказать о более отдаленно построенных формах, рассказать о том, что все кости, которые вообще имеет человек, являются трансформациями, метаморфозами одной единственной формы. Этого не замечают всего лишь по одной причине; поскольку имеют слишком примитивные воззрения на то, что может возникнуть посредством преобразования, посредством переформирования. Если вы, я бы сказал, внимательно рассмотрите плечевую кость, плечевую кость трубчатой формы, — вы ведь знаете, как выглядят кость, — то она просто так не покажется вам похожей на кость, которую мы носим на голове. Это, однако, происходит только от того, что человек недостаточно далеко ушел в размышлении об идее метаморфозы.
Сначала представляют, что такая трубчатая кость должна растопорщиться, раздуться, когда же она раздулась и внутри её образовалась полость, должна получиться черепная кость. Но дело с этой костью обстоит не так; нет, с трубчатую кость надо сперва вывернуть наизнанку, увидеть её сходство с черепной костью можно после того, как мы вывернем её как перчатку, у которой мы внутреннюю часть выворачиваем наружу. Однако, не правда ли, человек привык, выворачивая перчатку, что получившееся при этом выглядит похожим на прежнее; но ведь перчатка есть нечто мёртвое, если же мы имеем дело с чем–то живым, то это происходит не так. К примеру, если бы эта перчатка была чем–то живым, то при выворачивании произошло бы следующее. Возникли бы, например, некоторые изменения: большой палец и мизинец стали бы очень длинными, средний палец — очень коротким и так далее, плоскость ладони бы стянулась, сжалась и так далее. Вследствие выворачивания и вследствие различной эластичности вещества возникали бы совершенно различные изменения, короче, перчатка приняла бы вследствие выворачивания совершенно другую форму, несмотря на то, что оставалась бы всё той же перчаткой. Так что вы должны представлять себе, например, трубчатую плечевую кость вывернутой наизнанку; тогда из этого могла бы возникнуть черепная кость.
Вы должны представить себе, что мудрые Божественные власти в Космосе, когда они прикладывали для построения черепа необходимые для этого преображающие силы, обладали большей мудростью, нежели имеет её сегодня гордый человек. Внутреннее единство всего природного основывается именно на том, что, в сущности, всё, даже крайне непохожие друг на друга облики, являются метаморфозами одной изначальной основной формы. В том, что способно жить, нет ничего, что возникло бы иначе, а не как преображенная форма некой изначальной формы. При таком преображении возникает затем нечто другое. Некоторые части основной формы будут представлять собой большую ценность, другие — меньшую. Отдельные члены увеличатся, причем увеличатся не в той же мере, как другие члены. Вследствие этого возникает несходства, которые все, тем не менее, являются преображением одной изначальной основной формы.