— О Боже мой, да!
— Александр пришел и сказал мне об этом в ту минуту, когда я проиграл две сотни луидоров и потому плохо слушал. Разве ты не взял бы двадцать девять, открывая козырную карту и имея первый ход?
— Конечно, взял бы.
— Так вот, я открыл пятерку треф; этот болван Ларри, который тасовал карты, сдал тройку себе и сделал глупость, как все, что он делает, поскольку туза и короля он сдал другому. Я уже проиграл десять тысяч франков, когда мне пришла хорошая идея отыграться в экарте с Вальжюзоном, — таким образом, я ничего не потерял, но и не выиграл. Вы не играете, Фабьен?
— Нет.
— И хорошо делаете, не знаю ничего глупее, чем игра. Это дурная привычка — я хотел бы избавиться от нее. Нет ли для этого какого-либо лекарства, доктор, но приятного лекарства, морального лекарства в соединении с хорошим гигиеническим режимом? К слову сказать, мой дорогой, где этот негодяй д’Арвиль отыскал своего ужасного повара? Не иначе как у какого-нибудь конституционного министра. Вчера он подал нам обед, который никто не мог есть. Ты, верно, пронюхал об этом и хорошо сделал, что не пришел. Ах, да, где ты дерешься?
— В Булонском лесу, аллея Ла-Мюэт.
— О, классические традиции! Знаешь, дорогой, там уже больше не дерутся с тех пор, как ты уехал на Гваделупу; теперь дерутся в Клиньянкуре или в Венсене. Там есть очаровательные места, открытые Нестором. Знаешь, это Христофор Колумб наших дней. Он дрался там с Галуа — великолепная дуэль! Ты знаешь, какие они оба храбрецы. Они обменялись тремя ударами шпаги и разошлись, довольные друг другом, как боги: «Numero Deus impare gaudet»[1]. Ну, ты видишь, какова моя латынь? И как подумаешь, что этот болван Ларри, который обставил меня сегодня со своей трефовой тройкой на двести луи, некогда получил в ущерб мне премию за школьный перевод…
— Ты отыграешься сегодня вечером. Мне кажется, господа, что пора отправляться, — заметил Оливье, — не следует заставлять себя ждать.
— Как мы туда поедем?
— У меня есть что-то вроде ландо, и шпаги уже там, — сказал я, — карета вполне приличного вида, никто никогда не догадается, кто в ней находится.
— Хорошо, пойдем.
Мы вышли, уселись в карете и приказали кучеру отвезти нас в Булонский лес, в аллею Ла-Мюэт.
— Кстати, — сказал Альфред, когда мы тронулись в путь, — у меня, возможно, тоже будет дуэль.
— И по какому поводу?
— Из-за тебя.
— Из-за меня?
— Да, помнишь, как недавно у госпожи Меранж ты сказал, что не знаешь на Гваделупе никакого господина по имени де Фаверн?
— Да, конечно.
— Я услышал тебя, когда играл партию в вист; это влетело мне в одно ухо и не успело еще вылететь из другого, как позавчера вдруг предлагают в клуб кого бы вы думали?.. Некоего господина Анри де Фаверна, называющего себя виконтом, хотя он неизвестно кто, я убежден в этом. Тогда я сказал, что нельзя принять этого человека в клуб, что Фаверны не существуют, что ты знаешь Гваделупу, как свой карман, и никогда не слышал об этих людях. Ему отказали. Это досадно, так как он хороший игрок, вот и вся история. Кажется, он узнал, что я был против него, и полон злобы против меня. На здоровье! Когда ему надоест злиться на меня, он скажет мне об этом, я его жду. Кстати, а ты с кем дерешься?
— С ним.
— С кем?
— С твоим господином Анри де Фаверном.
— Как! Он злится на меня, а дерется с тобой?
— Да, он, по-видимому, узнал, что все сведения о нем поступают от меня, и, естественно, обратился ко мне.
— О, минутку! Минутку! — вскричал Альфред. — Я ему скажу…
— Ты ничего не скажешь. Этот господин мужлан, а с такими не разговаривают; впрочем, твое дело не имеет отношения к моему. Он меня оскорбил, и мне с ним драться. После будет твоя очередь.
— О да, ты хорошо с этим справляешься, если берешься за дело. Что же касается этого типа, прошу тебя, не убивай его совсем; я тебе его оставляю только при этом условии. Хочешь сигару?
— Спасибо.
— Ты даже не знаешь, от чего отказываешься! Это настоящие сигары испанского короля: Вернон привез их из Гаваны.
— Вы не курите, доктор?
— Нет.
— Напрасно.
И Альфред зажег сигару, устроился поуютнее в углу кареты и целиком погрузился в приятное занятие, наслаждаясь ароматным дымом.