— Если мне будет позволено… — робко вставлял патер.
Его высокопреосвященство устал. Епископ махнул рукой и, закрыв глаза, приказал:
— Говорите. Оправдывайтесь.
Патер заговорил:
— Моя первая встреча с господином Пажесом была случайной. Лишь через час беседы я узнал, с кем имею дело. Но за этот час я сделал некоторые интересные психологические наблюдения, которые побудили меня по-особому посмотреть на положение. Ваше высокопреосвященство, я подумал, что, может быть, мне, недостойному, с моими слабыми силами, доверено господом нашим совершить деяние, которое будет на пользу церкви.
— И вы льстили себя надеждой, что ваших миссионерских качеств хватит для обращения такого закоренелого богохульника… Жаль, дорогой патер, что вы родились немного поздно, иначе вы взялись бы обратить Вольтера и Марешаля. Поразительное самомнение!
Наступило долгое молчание. Епископ уже готовился завершить беседу категорическим приказанием прекратить всякие отношения с Пажесом. Но патер явно не собирался уходить. К своему удивлению, епископ вдруг увидел в его глазах затаенную ехидную радость. Вызванный для разноса и, может быть, для изгнания из церкви, рядовой священник осмеливается держаться независимо и даже, пожалуй, нагло… И вот он подозрительно смиренно заговорил:
— Ваше высокопреосвященство, я черпал свои надежды на успех в психологическом расчете. Таксиль, то бишь Пажес, представился мне субъектом ярко выраженного сангвинического темперамента, страстным и легко увлекающимся. Такие люди без оглядки бросаются из крайности в крайность и, совершив полный поворот вокруг самих себя, начинают с пылким энтузиазмом сжигать то, чему поклонялись, и поклоняться тому, что совсем недавно сжигали. Мои многочасовые споры с Пажесом показали мне, что он начинает колебаться в своих прежних антихристианских убеждениях.
— И далеко он зашел в этих колебаниях? — с иронией спросил епископ.
— Да, да, далеко, монсеньор!
Теперь уже голос кюре звучал твердо и торжествующе. Епископ стал с интересом приглядываться к своему собеседнику. А тот произнес медленно и торжественно:
— …Несколько дней тому назад мы провели за беседой и в спорах целую ночь. Оказалось, что господин Пажес окончательно разуверился в истинности материализма и атеизма, что он полностью признает великие истины христианства.
— Признает? Про себя и в беседе за бутылкой бургундского?
— Нет, монсеньор…
Мелькнула озорная мысль поправить — не бургундского, а мадеры, — но кюре сдержался:
— …Не про себя, а публично, в печати. Вот текст заявления, которое он передал мне с правом обнародовать его где угодно и любое количество раз.
Епископ пробежал глазами заявление и спросил:
— Подпись его? Не откажется он потом, не скажет, что подпись подделана?
Кюре опешил и озадаченно молчал. Епископ властно приказывал:
— Не вздумайте сами передавать это письмо куда бы то ни было. Пусть этот проходимец разносит или рассылает по редакциям газет свое отречение от дьявола. Пусть выступает с публичными речами, пусть пишет книги столь же бойким, надо отдать ему должное, пером, каким он писал свои пасквили против бога! Передайте ему это. А вы, Бергонье, не упускаете из виду возможность того, что он просто водит вас за нос? Вспомните наставление: будьте просты, как голуби, но и мудры, как змеи! И не забывайте: вас ждут награды от пресвятой церкви, вас ждет ее милость и благодарность, если дело развернется к вящей славе божией, но плохо будет, если вы окажетесь в руках этого человека орудием, с помощью которого он замышляет какие-нибудь козни против церкви…
Через несколько дней газетчики оглашали улицы Парижа интригующими выкриками: «Атеист Таксиль раскаялся и обратился к христианству», «Безбожник на коленях перед церковью», «Декларация бывшего атеиста». Газеты расхватывались; их выпускали дополнительными тиражами. Таксиль стал еще более известен, чем был тогда, когда публиковал свои антицерковные памфлеты.
Теперь Пажес пользовался мудрым и благочестивым руководством церкви в лице человека, уполномоченного на то самим епископом. Правда, иногда патер Бергонье вел себя немного странно: как-то иронически покашливал и неопределенно улыбался. Однажды Пажес не выдержал и прямо спросил:
— Отец мой, вы, кажется, иронизируете над объектами веры? А в самом деле, так ли уж твердо вы веруете?
И получил ответ:
— Сын мой, не так важно, во что веровать, как то, что делать.
— А говорить, а писать?
— Все это относится к делам…
Кюре, однако, не особенно заботился о руководстве делами своего подопечного, он больше посмеивался и с интересом выжидал, что тот будет предпринимать.