В перерывах между трапезами с аббатом и приятными беседами с ним и исповедником, — теперь уж не исповедальными, а просто дружескими, — Пажес прогуливался по монастырскому саду, отдыхал на берегу пруда и обдумывал планы своих литературных атак. Против кого? Разумеется, против масонства. В беседе с нунцием ди Ренци Пажес выдал именно этот вексель. Надо же его оплачивать!
6
Скоро Пажес сидел уже в своей парижской квартире и с усердием, которого вполне заслуживало значение предпринятого им великого дела, с утра до вечера трудился. Его преданная и любящая, тихая и заботливая Жаннета была счастлива тем, что он дома и что она может периодически приносить ему чашку кофе, который он прихлебывает, быстро исписывая своим мелким и уверенным почерком лежащие перед ним стопки бумаги. Габриэль составлял для Жаннеты центр мироздания. И спокойней всего бывала она тогда, когда этот центр находился рядом и упорно, спешно работал; меньше гулял он с приятелями по бульварам и набережным, меньше навещал кафе и бистро.
В той войне, которую непрестанно вел Пажес — Таксиль, его наблюдательным пунктом был обычно ресторанчик на углу улицы Вожирар и бульвара Сен-Мишель. После трудового дня он отправлялся туда и занимал свой обычный столик, где проводил время за кофе, ужином и газетами, заодно утренними и вечерними. Это у него были и приемные часы: приходили друзья, просто приятели, единомышленники и соратники, противники и любопытствующие. Из-за этого столика раздавались возбужденные голоса собеседников и диспутантов, пламенных ораторов и скрипучих скептиков, слышались изъявления восторгов и проклятия, угрозы и патетическая декламация. Во всем хоре доминировал звонкий тенор Таксиля, проповедующего и хохочущего, сентиментального и издевающегося.
После приезда из монастыря Таксиль изменил свой распорядок. Как и раньше во времена, когда можно было ждать наплыва собеседников, он уходил фланировать по Елисейским полями Большим бульварам. Здесь найти его было, конечно, трудней. Но все же бывшие соратники по Ассоциации свободомыслящих врач Бержье и сотрудник «Le Frondeur» Карборан нашли его. Вот они идут вместе по широкому тротуару, оба выше его ростом, один — толстый, другой — худой, и, бурно жестикулируя, перебивая друг друга, убеждают его, опровергают, укоряют.
— Будем же хоть немного последовательны, — увещевает Пажеса Бержье. — Из газет мы знаем, что вы собираетесь разоблачать масонство как церковь дьяволопоклонничества в духе энциклики, — разумеется, безошибочной, как непогрешим ее автор, «Humanum genus». Но картина в этой и других энцикликах, посвященных масонству, получается странная. Как вы можете не видеть…
— Мало того, мало того, — перебил собеседника Карборан. — Картина, полностью опровергающая религию!
— Такие утверждения, — с бурным негодованием возразил Пажес, — надо суметь доказать. Вы, господа, декларируете, а не аргументируете. Вы в плену предубеждений…
Это подлило масла в огонь. Оба «свободомыслящих» заговорили сразу, намереваясь выложить свою аргументацию и повергнуть ниц отказавшегося здраво мыслить оппонента. Но он остановил их:
— Стоп-стоп, друзья. На той стороне улицы хорошо знакомый нам «Боевой петух». Не зайти ли нам туда и не продолжить ли разговор за легким ужином?
Компания заняла столик в уютной полутемной глубине кабачка. Спор продолжался, причем графин хереса, постепенно опорожняемый, не способствовал снижению эмоционального накала полемики.
— …С вашей точки зрения, — говорил Бержье, — человечество, а с ним и весь мир разделены на две половины: одна подчинена богу, другая — Сатане. Где же единобожие? Где единый и единственный бог, создавший мир по наилучшим мыслимым рецептам и управляющий им совершеннейшим образом, ибо сам он до крайней, абсолютной степени совершенен и благ?! Он не властен, оказывается, над целой половиной человечества!
— Нет, извините, — вмешался Карборан, — приходится вести речь не о половине человечества, а о значительно большей его части. Не подвержены власти Сатаны, как учит Ватикан, только католики, а все остальные люди — протестанты, православные, всякие прочие схизматики, иудеи, магометане, буддисты, индуисты, шаманисты и идолопоклонники африканские и другие, а уж тем более те из всей этой массы, которые привержены к масонству, все — под Сатаной. Католиков — двести миллионов, а остальные — миллиард с лишним. Люцифер, оказывается, имеет куда больше подданных, чем господь наш во всей его троичности…