Когда господин Чжан Сюэсянь любезно спросил, будут ли у меня к нему просьбы, я сказала по-китайски:
— Чрезмерная учтивость влечет просьбу. К вам на прием, наверное, приходят не только китайцы, но и маньчжуры. Мне очень важно познакомиться с маньчжуром, попрактиковаться в языке, узнать, как маньчжурам жилось при японцах. Я готовлю диссертацию по Маньчжурии.
Губернатор к просьбе отнесся с полным сочувствием:
— Я вас хорошо понимаю. До недавнего времени очень хотелось повидать людей из СССР. Я следил за тем, как вы воюете против Гитлера, и восхищался вами. Первого же маньчжура, который придет на прием, отправлю к вам…
Вспомнилось институтское, кажется, древнегреческое: каждый человек носит четыре маски: маску просто человека, маску конкретной индивидуальности, маску общественного положения и маску профессии. Какую маску показал мне господин Чжан Сюэсянь?
Признаться, я не очень надеялась, что губернатор, занятый наведением порядка в целой провинции, вспомнит о моей просьбе. Однако он меня не забыл. Вскоре через комендатуру передал для «мадам старшего лейтенанта» прекрасно изданный сборник древних китайских текстов. Это была редкая книга философического содержания, и я с удовольствием просматривала ее по вечерам. Запомнились кое-какие рассуждения древнего мудреца. Например: «Путь совершенно мудрого таков, что он изживает в себе умствование и хитрость. Когда народ проявляет умствование и хитрость, он сталкивается с многочисленными несчастьями; когда их проявляет правитель, его государство попадает в опасность и погибает». Или: «Не обогащай людей, а то сам будешь просить у них взаймы; не возноси людей высоко, а то они сами будут тебя теснить», «не полагайся целиком на кого-то одного, а то утеряешь и столицу и государство», «когда много кормчих, корабль разбивается». Все это нужно запомнить, чтобы прикоснуться к замкнутой в себе душе народа.
Я наизусть знала «Цзацзуань» — изречения прошлых столетий — и неизменно убеждалась, что в разговоре с китайцем цитата из «Цзацзуань» производит впечатление. Мое знакомство с «Цзацзуань» сразу заинтересовало и господина Чжана. То был своеобразный пароль авгуров. Посмеиваясь, губернатор сказал, что в таком случае я должна знать, «против чего невольно протестует душа». Не подумав о возможной ловушке, я выпалила:
— «Душа невольно протестует, когда у грубого человека приятная милая жена; когда бездарный человек занимает высокий пост…»
Господин Чжан Сюэсянь покатился со смеху.
— Это сказано про меня. Малый квадрат — подобие большого квадрата, маленькая лошадь — подобие большой лошади, но малый ум отнюдь не подобие большого ума. Я ленивый удачник.
Он обладал чувством юмора…
Секретарем у губернатора был серьезный, молчаливый человек лет тридцати пяти по имени Го Янь. Говорили, будто он прибыл в Мукден из Яньани. Этого было достаточно, чтобы у меня появился повышенный интерес к нему.
Мы дважды встречались у губернатора и считались знакомыми, хотя ни разу не заговаривали. Вскоре случай такой все же представился. Го Янь по какому-то делу очутился в нашем штабе. Мы раскланялись.
— Вот уезжаю… — сказал он мне на правах знакомого. — Отзывают из Мукдена.
— В Яньань? — с любопытством спросила я и, позабыв о китайском этикете, предписывающем сдержанность, нетерпеливо воскликнула: — Ну, как там?!
— Наверное, хуже, чем в Москве, — шутливо ответил он по-русски.
— Вы хорошо владеете русским, — похвалила его я.
— А вы — китайским, — сделал он комплимент мне.
— У вас в Яньани многие говорят по-русски? — не унималась я.
Го Янь как-то неопределенно усмехнулся:
— У советских товарищей не совсем точное представление об Особом районе. Русский у нас знают немногие. Я овладел им в Москве, когда учился там на экономиста.
— Вот оно что… А теперь возвращаетесь в Яньань?
Он помолчал, потом медленно, словно бы нехотя, произнес:
— Нет… Возвращаться в Яньань — значит возвращаться в прошлое. А я еду в будущее — в Харбин, потом еще дальше на восток, в распоряжение товарища Гао Гана!..
В его ответах на мои вопросы были сплошные загадки и недомолвки. А мне так хотелось откровенно поговорить с человеком из Особого района.
Еще в Чите, в штабе фронта, ходили неясные слухи о каком-то неблагополучии там, о разногласиях между руководителями КПК, о чистке кадров. Загадочные высказывания Го Яня усилили смутную тревогу. Что означали его слова о прошлом и будущем? Как это понимать? Почему он радуется отъезду «в распоряжение товарища Гао Гана»? Настаивать на разъяснениях было бы нетактично, китайцу просьбу не надо повторять дважды. Так мы и расстались — очень сдержанно, хоть и с внутренней симпатией друг к другу (это я почувствовала).