— Почему? Да, Сережа необычный.
— Да уж не тебе его оценить. — Я поняла, что бедную Галю трясет. — Ты, наверное, была и рада, когда он умер. Только ты одна и была рада!
— Галя, — попыталась убедить ее я, — это не так. Я хорошо к нему отношусь.
— Ты? И ты думаешь меня обмануть? — она почти кричала. — Сперва ты дала ему от ворот поворот, да в такой форме, что он ночей потом не спал, да, да, да! Ты ведь не можешь просто, тебе все надо с вывертами, чтобы побольнее ущипнуть! Ты ведь у нас самая умная, да, ты всех нас насквозь видишь? Ты всех нас будешь учить, да? А потом эта твоя Лилечка повесилась ему на шею, ни стыда, ни совести, кошка драная! А ты ведь за свою Лилечку горло перегрызешь, да? Когда я смотрю на ваши отношения, мне просто тошно, да! От мужиков бегаешь, а с нею сюсюкаешь! Ненормальная, да, да! Может, это ты его отравила, чтобы твоя Лилечка глазки не выплакала? Даже на похороны она не явилась, твоя шлюха!
Вокруг нас уже собралась толпа. Народу на поминках была масса — наши два сектора плюс человек десять незнакомых. Все успели хорошенько выпить и теперь с интересом озирали нас.
— Галочка! — жалобно повторял Владик. — Опомнись, Галочка!
Но Сережина сестра лишь отмахивалась от жениха, как от назойливой мухи, и не переставала кричать. Тогда к ней приблизился Андрей Глуховских и дал звонкую пощечину. Галя словно захлебнулась, а потом закрыла лицо руками и убежала в соседнюю комнату. Андрей двинулся за ней.
— Че это она на тебя, а? — поразился Иван Иванович. — Че ты ей сделала?
Валентина Алексеевна уперлась в меня напряженным больным взглядом, и мне стало страшно. Почему-то я зажмурилась. Хотелось свернуться в клубок и спрятаться в угол.
— Идемте, — настойчиво повторил чей-то голос. — Простите, но Тане стало плохо, ей следует уйти. Идемте, Таня.
На воздухе я пришла в себя. Юрий Владимирович держал меня за руку и тянул вперед.
— Полегче? — сочувственно спросил он, руку тотчас отпустив.
— Все в порядке, спасибо, — ответила я. Сейчас он тоже поинтересуется, с чего это Галя на меня взъелась, а я так не хочу об этом слышать!
Я и не услышала. И в который раз подумала, что, не будь он женат, я б могла в него влюбиться. Он заговорил совсем о другом:
— Взять такси или вам лучше прогуляться?
— До метро я пройдусь, а то в голове гудит, — призналась я. — А там мне недалеко. Я доберусь сама, спасибо.
Юрий Владимирович спокойно покачал головой:
— Это исключено. Во-первых, уже поздно, а во-вторых, даже вашему самообладанию есть предел. У вас в семье наверняка крайне редко повышают голос, так?
— Почти никогда. Папа считает, что криком ничего не решишь.
— Ваш папа молодец. Я доведу вас до квартиры.
Это странно, но я словно слышала непроизнесенные вслух логические связки. «У вас в семье редко повышают голос, вы не привыкли к крику и поэтому сейчас измучены. Ваш папа молодец, так что не стоит огорчать его, возвращаясь по темным улицам в одиночестве». Подобное бывало у меня с Лилькой.
— Я должна была позвонить ему, выходя, — зачем-то сообщила я. — А я забыла. А сотовый разрядился.
— Возьмите мой.
— Да нет, не надо. Я звоню, чтобы он знал, во сколько меня встречать.
— Ваш папа молодец, — повторил Юрий Владимирович. — А моя Светка считает, что ей море по колено. Пятнадцать — самый опасный возраст.
Я быстренько подсчитала, что отцом он стал в двадцать два.
— Что, она тоже забывает звонить? — улыбнулась я.
— Случается. Впрочем, она девочка добрая и понимает, что я волнуюсь. Но полагает, это просто причуда с моей стороны. Она у меня непуганая.
— А я пуганая. Мне от метро на автобусе, а там через пустырь.
Он искоса на меня глянул, не решаясь задать вопроса, и я добавила:
— На меня однажды напал один ненормальный. Я ударила его бутылкой с пепси-колой и убежала. Это было ужасно. Я разбила бутылку о его голову. До сих пор тошно вспоминать. Иногда мне кажется, что я могла его убить, хоть и понимаю, что это бред.
— Одним маньяком стало бы меньше, — почти дословно повторил Юрий Владимирович высказывание моего папы. И с тем же гневом. Не знаю, с чего меня вдруг потянуло на откровенность. Видимо, реакция на пережитое.
Я уговорила своего провожатого ненадолго зайти ко мне.
— А то не поверят, что я возвращалась не одна, — пошутила я.
Он зашел, познакомился с мамой и папой, поинтересовался здоровьем Лильки. Ничего утешительного мы не узнали. Мама твердо решила завтра вести ее к невропатологу, а, если получится, и к психиатру. Настроение у меня вновь упало до нуля.
Моя подруга лежала на кровати, уткнувшись в стенку.
— Ты ведь и не пытаешься взять себя в руки, — не выдержав, накинулась на нее я. — А ты задумываешься, каково нам все это видеть? Маме и так плохо, а тут еще за тебя переживает. И я, и папа, и Димка. Ты о нас подумала? Хотя бы ради нас можешь собраться?
— Не могу, — жалобно прошептала Лилька. — Если б он просто умер, то могла бы. А когда я его убила, не могу.
Наверное, мне не стоило этого делать, однако удержаться не было сил.
— Его убила не ты, — вырвалось у меня. — Его убил кто-то, кто подслушал наш разговор и подсыпал яд так, как мы придумали. Вот и все. Все очень просто.
— Это ты нарочно, чтобы меня утешить, — не поверила она.
— Нет, вовсе нет. Я действительно так считаю.
— Если… но такого не может быть. У нас нет такого человека. Если б я знала, что это другой, а не я, тогда… Но ты ведь не можешь никого назвать, да?
— Пока — не могу, — отрезала я. — Только это пока. А потом назову.
Просто черт дернул меня произнести подобные слова. Я редко бросаюсь обещаниями. А тут вот бросилась.
Назавтра Лильку увезли в клинику неврозов. Врач уверяла, что, помимо всего прочего, сказался грипп, которым моя подруга умудрилась переболеть в прошлом месяце. Бывают, мол, такие последствия. Моя комната снова стала только моей, но меня это не радовало. Я села и принялась думать.
Прежде всего, верю ли я в то, что Сережку отравили. Да, верю. Все от меня отмахиваются, никто не согласен, а я вот верю, и все. Основана ли моя вера исключительно на эмоциях или у нее есть логические причины? Есть логические причины, есть. Во-первых, поразительное совпадение разговора и действительности. Сразу две бледные поганки за десять дней — не многовато ли? Во-вторых, утверждение Андрея, будто поганок среди собранных грибов не было. В-третьих, то, что ели грибы трое, а отравился один, причем тот самый. В-четвертых, пропажа банки с кофе. Она так и не нашлась, хотя я перерыла все. А выбросить ее по ошибке никто не мог. Это ведь не обычная жестянка, а специальная, с красивым узором и золотым тиснением — очередной Галин подарок.
Итак, я верю, что бедный Сережка погиб не случайно. Имел ли кто-нибудь возможность отравить его и замести следы? Да, любой член наших двух секторов плюс Сергей Сергеевич Марченко, начальник отдела. И время для преступления было выбрано необычайно удачно — кавардак из-за стенки увеличивал шансы убийцы остаться незамеченным. Элементарно — подслушал нас, через неделю подсыпал яд, а вечером выкинул банку. Кстати, зачем? Ну, все мы читаем детективы и наслышаны про отпечатки пальцев. Однако их можно стереть. Или действовать в перчатках. В книгах обычно надевают перчатки.
Я представила себе, как один из нас в августе посереди рабочего дня напялил перчатки, и улыбнулась. Вот уж сей поступок не прошел бы мимо потрясенных коллег! Нет, перчатки исключаются. В таком случае, встает вопрос, что легче: стереть отпечатки или выкинуть банку? Разумеется, последнее. Сунуть ее в сумку — секундное дело. К тому же оставлять отраву на прежнем месте глупо. Вдруг кто из сотрудников прельстится-таки и ее выпьет? Новый труп будет некстати — он явно продемонстрирует, что поход Сережки за грибами тут не при чем. Начнется расследование, а это лишнее. К тому же существую еще я. Нетрудно предугадать мои действия в подобной ситуации. Найди я тот кофе, плюнула бы на все, отнесла б его в милицию и уговорила сделать анализ. Костьми бы легла, но заставила!
И тут меня молнией ударила страшная мысль. Откуда убийца мог знать, что действие отравы не начнется в пятницу? Как там в справочнике? «Яд начинает действовать через 10 и более часов». Стало бы Сережке плохо ночью, до поездки в лес, и весь хитрый план был бы разрушен. Что случилось бы тогда? А вот что. В понедельник у нас на работе появился бы милиционер и сообщил нам ужасную новость. Удержало бы его присутствие Лильку от истерики? Однозначно — нет. Она все равно закричала бы: «Это я его убила! Я отравила его бледной поганкой!» Милиционер поинтересовался бы мотивами. Что ж, о них поведал бы любой. И дело было бы благополучно раскрыто.