От этого разговора у меня совершенно помутилось в голове. Несомненно, он был очень странен. Необычайно странен! Анна Геннадьевна, конечно, имеет свои задвиги — кто их не имеет? — однако я всегда считала ее нормальной. А настоятельный совет посетить ворожею о нормальности не свидетельствовал. Хотя, конечно, раз данная профессиональная категория так расплодилась, значит, является востребованной. Предположим, что моя коллега и впрямь верит в венцы безбрачия и порчу. Ха! Вот сними с меня этот венец, и несимпатичный мне дотоле мужчина сразу окажется достаточно привлекательным, чтобы я выскочила за него замуж. Ладно, пусть Анна Геннадьевна в это верит. Только с чего ей решить, будто я нуждаюсь в ворожее? Быть в двадцать три года одинокой — еще не преступленье. Или вывод о порче сделан на основании компьютерного вируса? Тогда почему именно я? Пострадали все. Глупость какая-то!
А ведь Анна Геннадьевна далеко не глупа. Я бы сказала, весьма умна. Знаете поговорку про обезьян? Мол, они скрывают свой ум, чтобы их не заставили работать? Примерно то же и с нею. А наблюдательность-то какая, диву даюсь! Ведь все заметила — и ссору с Галей, и с Ритой, и даже с Андреем. И беседу с Середой тоже накрутила на ус. Даже знает, в каком состоянии он вернулся. И знает, о чем я спрашивала Вику. Остальных-то я выводила под лестницу, а с Викой болтала прямо в секторе. Пожалуй, Анна Геннадьевна — самый вероятный кандидат на то, что она подслушала в свое время меня и Лильку. Ушки у нее на макушке всегда. Значит, банка от покойника для меня самый вред? И вообще следует залечь на дно и не шевелиться? Что это — предупрежденье или угроза? Она что-то подозревает и, боясь за меня, в завуалированной форме дает совет, или, являясь преступницей, пытается меня остановить? А, быть может, я делаю из мухи слона и ничего, кроме безобидного трепа, не было?
— Таня, не хотите опять прогуляться?
— А что, Юрий Владимирович, уже пять?
— Даже несколько больше. А погода все такая же чудесная.
Мы вышли на улицу.
— Ну, сколько сегодня пирожных?
— Нисколько, — вздохнула я. — Я сегодня на диете.
— А… простите за нескромность… почему?
— Потому что неприлично быть такой толстой, Юрий Владимирович.
— И кто сказал вам этот бред? Вика? Никогда бы не подумал, что вы
прислушиваетесь к ее мнению.
А я никогда бы не подумала, что моя диета так сильно его взволнует.
— Не Вика, а зеркало в коридоре, — призналась я.
— Таня, чего вы от меня хотите? — развел руками Германн. — Чтобы я сказал вам, что у вас идеальная фигура? Говорю. У вас идеальная фигура, Таня.
— Были б вы женщиной, — улыбнулась я, — я б вам тут же продемонстрировала, где именно у меня лишний вес.
— Был бы я женщиной, — раздраженно отозвался он, — я бы, разумеется, подбивал вас похудеть. Из зависти. Вы всерьез считаете, что привлекательная девушка должна состоять исключительно из костей?
— Привлекательная девушка должна быть изысканной и необыкновенной. А не так: «Щеки — во! Румянец — во!»
Последнее было цитатой из Ивана Ивановича Бойко.
— Да, — кивнул Юрий Владимирович, — зато сейчас, с кругами под глазами, вы здорово похорошели. Сплошная изысканность и необыкновенность. А язва желудка украсит вас еще больше. Вы ведь не обедали, да?
— Голод полезен. И нечего надо мной смеяться.
— Значит, мне вас не убедить? Вы не верите? Хорошо. А если я попрошу вас о личном одолжении?
— В каком смысле?
— Вы можете в качестве личного мне одолжения прекратить эту дурацкую диету? А еще лучше — пообещать никогда не морить себя голодом? Если я поклянусь вам, что меня данное обещание необычайно порадует. Или я должен попросить вас в какой-нибудь изысканной и необыкновенной форме? Положив руку на сердце, преклонив колена… что там еще положено в книгах, создаваемых специально для романтических юных девиц?
Он вроде бы шутил, однако в его интонациях слышалась какая-то скрытая нервозность, и я не рискнула обострять ситуацию.
— Да ладно, обойдусь без колена. Улицы у нас метутся плохо, а брюки на вас светлые. Обещаю вам не морить себя голодом. А вы, между прочим, обещали в ответ порадоваться.
Как ни странно, обещание он выполнил. Настроение его тут же улучшилось, нервозности как не бывало. Мы зашли в кафе, где я съела большую-пребольшую отбивную и пресловутые пирожные с кремом. Потом мы двинулись пешком по направлении к моему дому и вскоре оказались у Мариинского театра. Как ни странно, какие-то люди предлагали лишние билеты.
— А давайте сходим, — обрадовался Юрий Владимирович. — К стыду своему, уже много лет здесь не был.
Давали «Сильфиду». Это красивый старинный балет о молодом человеке по имени Джеймс, в которого влюбилась крылатая сильфида. Она уговорила его бросить невесту и уйти в лес. Но в лесу выяснилось, что поймать сильфиду Джеймс не может — она улетает. Тогда он купил у колдуньи волшебное покрывало, от прикосновения которого крылышки должны отпасть. Они и отпали, только из-за этого несчастная сильфида умерла. А невеста, кстати, вышла замуж за другого.
Наверное, сюжет следует трактовать как притчу, потому что всерьез воспринимать смешно. А у меня почему-то во время смерти сильфиды на глаза навернулись слезы. Глупо быть настолько сентиментальной, только очень было ее жаль.
Спектакль закончился рано.
— Вот такие вы, женщины, — иронически заметил мой спутник, когда мы вышли на улицу. — Обольщаете мужчину изо всех сил, а, когда он ради вас все бросит, в руки не даетесь. Только дразните.
— Вот такие вы, мужчины, — в тон ему парировала я. — Бедная любящая девушка предлагает вам все самое ценное, что у нее есть — чудесную природу, свободу, свое общество, наконец, а вам главное — тут же покрепче ее схватить. А что при этом поломаются крылышки и она умрет, так это для вас пустяки, дело житейское.
Юрий Владимирович странно на меня посмотрел и весь обратный путь был молчалив.
Дома разрывался телефон.
— Наверное, тебе звонит поклонник, — хмыкнул Димка. — По крайней мере, со мной разговаривать не хочет.
Я подняла трубку. Кто-то тяжело в нее дышал.
— Алле! — закричала я. — Вас не слышно! Перезвоните, пожалуйста.
Я вспомнила, что и накануне происходило нечто подобное.
— Поклонник крайне робок, — объяснила я Димке, положив трубку. — И непритязателен. Ему достаточно услышать мой нежный голосок, вопящий «алле!» Большего для счастья ему не требуется.
Через час звонок раздался вновь.
— Алле!
— Таня?
— Да.
— Таня… простите, что так поздно…
— Ничего, Владимир Владимирович. Это не вы звонили час назад?
— Я? Нет, я не звонил. Я все думал. Я думал над вашими словами, Таня. Вы ведь знаете Лилю много лет?
— Шестнадцать.
— И вы — очень умная девушка. Очень проницательная. Вряд ли вы можете сильно ошибаться, да?
— В отношении Лильки — вряд ли. Она мне, как родная сестра.
— Значит, — продолжал Середа, — если вы мне что-то о ней сказали, так оно и есть?
— Несомненно.
— Вы ведь не шутили, да?
Я вздохнула:
— За кого вы меня принимаете?
Господи, как долго эти флегматики раскачиваются!
— И вы считаете, мне надо с ней поговорить?
— Обязательно. И чем скорее, тем лучше. Этим вы окажете ей огромную услугу. Просто неоценимую.
— И сказать ей, что… что я… то есть, что к ней…
— Что вы ее любите, — твердо закончила я. — Да, надо сказать.
— Мне сорок лет, — уточнил Владимир Владимирович.
— Мы обе в курсе, — информировала я.
— И я живу с мамой. Правда, квартира у нас двухкомнатная.
На протяжении двадцати минут беседа продолжалась примерно на том же уровне. Мы старательно переливали из пустого в порожнее. Вот ведь, характерец! Я б с таким занудой с ума сошла! А Лилька, наоборот, выздоровеет. Дай бог ей счастья!