На границе поля его зрения находится человек. Женщина. В течение бесконечно долгой секунды он не может вспомнить, как ее зовут. Как зовут эту красавицу с удрученным лицом. Ей года двадцать два – двадцать три. Потом туман рассеивается, и сознание проясняется. Марго. Это его дочь. Когда она прилетела? Марго должна быть в Квебеке.
Марго плачет. Сидит у его кровати с лицом, мокрым от слез. Он может чувствовать мысли дочери, знает, как она несчастна, и ему вдруг становится стыдно.
Он осознает, что находится в палате.
Реанимация, – думает он. Отделение интенсивной терапии.
Открывается дверь, входят врач в белом халате и медсестра. Доктор с серьезным лицом поворачивается к Марго, и Сервасом на секунду овладевает паника. Сейчас этот человек скажет: «Ваш отец умер…»
Нет, нет, я не умер! Не слушай его!
– Кома, – сообщает хирург.
Марго задает вопросы.
Он не видит ее и не всё слышит, но различает знакомые сигналы в голосе дочери. Доктор намеренно использует тарабарскую медицинскую лексику, и Марго нервничает. Говорит: «Объясните по-человечески!» Эскулап отвечает со смесью профессионального сочувствия, высокомерия и снисходительности, которые так хорошо известны Сервасу по совместной работе с разными медиками. А Марго, его дорогая девочка, заводится, злится.
Давай, – думает он. – Сбей с него спесь!
В конце концов хирург меняет тон, изъясняется понятными словами.
Эй вы, я здесь! – хочет крикнуть он. – Эй, посмотрите сюда! Вы обо мне беседуете! Увы, трубка в горле не дает вымолвить ни слова.
– Ты меня слышишь?
Он не помнит, куда удалялся и сколько времени отсутствовал. У него есть смутное чувство, что он снова обрел свет и человеческую реку, но полной уверенности нет. В любом случае это больничная палата. Вот потолок с коричневым пятном в форме Африки.
– Ты меня слышишь?
Да, да, слышу.
– ПАПА, ТЫ МЕНЯ СЛЫШИШЬ?
Ему хочется взять ее за руку, подать знак, любой – взмахнуть ресницами, шевельнуть пальцем, издать звук, – лишь бы она поняла; но безжизненное, подобное саркофагу тело держит его в плену.
Он не способен вспомнить, куда исчез мгновение назад. Это его волнует. Свет, люди, пейзаж… Они реальны? Казались дьявольски, потрясающе, грубо реальными.
Марго что-то говорит – ему говорит, и он заставляет себя слушать.
Какая же ты красивая, детка, – думает он, глядя на склонившееся к нему лицо девушки.
У него появляются свои ориентиры. В реанимации есть другие палаты и пациенты: иногда они зовут сестричек или давят на грушу вызова, и по всему отделению разносится пронзительный звонок.
Он слышит, как торопятся мимо открытой двери санитарки, как тоскливо бормочут что-то посетители. Звуки прорываются сквозь туман. В моменты прояснения приходит осознание важного обстоятельства: он находится в центре паутины из трубок, бандажей, проводов, электродов, насосов, а справа шумно дышит машина. Очень скоро он окрестит ее машиной-паучихой, орудием современной магии, пленившей его колдовством, наведенной порчей. Худшее наказание – силиконовая трубка в горле. Он беспомощен, обездвижен, безоружен, похож на мертвеца.
Может, он и вправду… мертв?
Когда наступает вечер и из палаты все уходят, мертвецы занимают место живых…
По ночам в отделении царит тишина. И вдруг… Они тут. Отец спрашивает:
– Помнишь дядю Ференца?
Ференц был мамин брат. Поэт.
Папа утверждал, что брат с сестрой так сильно любят французский язык, потому что родились в Венгрии.
Ты умрешь, – просто и нежно сообщает отец. – Присоединишься к нам. Все не так ужасно, сам увидишь. Тебе будет хорошо.
Сервас смотрит на них. Ночью, в видениях, он легко вертит головой. Они в палате повсюду: стоят вдоль стен, у двери, окна, сидят на стульях и на краешке кровати. Он знает каждого, в том числе красивую пышногрудую брюнетку тетю Сезарину. В пятнадцать лет он был в нее влюблен.
Пойдем, – зовет она.
Здесь Матиас, его кузен, умерший в двенадцать лет от лейкемии. Преподавательница французского мадам Гарсон – в четвертом классе она зачитывала вслух его сочинения. Эрик Ломбар, миллиардер, погибший под лавиной, любитель лошадей. Астронавт Мила, вскрывшая вены в ванне (в ту ночь рядом с ней точно кто-то стоял, но Мартен отказался копать в этом направлении [37]). И Малер собственной персоной – великий Малер, гений с усталым лицом, в пенсне и странной шляпе, он говорит с ним о проклятии цифры «9»: Бетховен, Брукнер, Шуберт… все умерли, сочинив девятую симфонию… вот я и перешел от 8-й сразу к 10-й… Хотел обхитрить Бога – глупый гордец! – но не вышло…