Они так и сделали. Но другие утки оглядели их и громко заговорили:
— Ну вот, ещё целая орава! Точно без них нас мало было. А один-то какой безобразный! Его уж мы никак не потерпим.
Сейчас же одна утка подлетела и клюнула его в шею.
— Оставьте его, — сказала утка-мать. — Ведь он вам ничего не сделал.
— Положим, но он такой большой и странный, — прошипела злая утка. — Ему и надо задать хорошенько.
— Славные у тебя детки, — сказала старая утка с красным лоскутком на лапке. — Все милы, кроме одного. Этот не удался. Хорошо бы его переделать.
— Это никак невозможно, ваша милость, — ответила утка-мать. — Он не красив, но у него доброе сердце, а плавает он не хуже, смею даже сказать, лучше других. Я думаю, со временем он выровняется и станет меньше. Он слишком долго пролежал в яйце и потому не совсем удался. — И она почесала ему спинку и разгладила пёрышки. — Кроме того, он селезень, а селезню красота не так уж нужна. Я думаю, что он вырастет сильным и пробьёт себе дорогу.
— Остальные утята очень-очень милы, — сказала старая утка. — Ну, будьте же, как дома, а если найдёте угриную головку, можете принести её мне.
Вот утята и стали вести себя, как дома. Только бедного утёнка, который вылупился позже других и был такой гадкий, задевали решительно все. Его клевали, толкали и дразнили не только утки, но даже и куры.
— Слишком велик, — говорили они. А индейский петух, который родился со шпорами на ногах и потому воображал себя императором, надулся и, словно корабль на всех парусах, подлетел прямо к утёнку, поглядел на него и сердито залопотал; гребешок у него так и налился кровью. Бедный утёнок просто не знал, что ему делать, куда деваться. И надо же ему было уродиться таким гадким, что весь птичий двор смеётся над ним.
Так прошёл первый день, а потом стало ещё хуже. Все гнали бедного утёнка, даже братья и сёстры сердито говорили ему: «Хоть бы кошка утащила тебя, несносный урод». А мать прибавляла: «Глаза бы мои тебя не видали». Утки щипали его, куры клевали, а девушка, которая давала птицам корм, отталкивала его ногою. Наконец утёнок не выдержал, перебежал двор и — через изгородь. Маленькие птички испуганно вспорхнули из кустов.
«Они испугались меня — такой я безобразный», — подумал утёнок и пустился с закрытыми глазами дальше, пока не очутился в болоте, где жили дикие утки. Здесь он пролежал всю ночь. Он устал, и ему было очень грустно.
Утром дикие утки поднялись из гнёзд и увидали нового товарища.
— Это что за птица? — спросили они.
Утёнок вертелся и кланялся во все стороны, как умел.
— Ну и гадкий же ты, — сказали дикие утки. — Впрочем, нам до этого нет дела, только не вздумай, пожалуйста, породниться с нами.
Бедняжка! Где уж ему было и думать об этом. Только бы позволили ему посидеть тут в камышах да попить болотной водицы.
Так просидел он в болоте два дня. На третий день туда прилетели два диких гусака. Они только недавно вылупились из яиц и поэтому очень важничали.
— Слушай, дружище! — сказали они. — Ты такой урод, что, право, нравишься нам. Хочешь бродить с нами и быть вольной птицей? Здесь поблизости есть другое болото, там живут премиленькие дикие гусыни-барышни. Они умеют говорить: «рап! рап!» Ты такой урод, что — чего доброго — будешь иметь у них большой успех.
Пиф! паф! — раздалось вдруг над болотом, и оба гусака упали в камыши мёртвыми; вода окрасилась их кровью. Пиф! паф! — раздалось опять, и из камышей поднялась целая стая диких гусей. Пошла пальба. Охотники облегли болото со всех сторон; некоторые из них устроились даже в нависших над болотом ветвях деревьев. Голубой дым облаками окутывал деревья и стлался над водой. По болоту бегали охотничьи собаки: шлёп! шлёп! Камыш и осока качались из стороны в сторону. Бедный утёнок был ни жив ни мёртв от страха. Он только что хотел спрятать голову под крылышко, как вдруг прямо перед ним очутилась охотничья собака с высунутым языком и сверкающими злыми глазами. Она приблизила к утёнку свою пасть, оскалила острые зубы и — шлёп! шлёп! — побежала дальше.
«Не тронула, — подумал утёнок и перевёл дух. — Видно, я такой безобразный, что даже собаке противно съесть меня».
И он притаился в камышах; над головою его то и дело свистела дробь, раздавались выстрелы.
Пальба стихла только к вечеру, но утёнок ещё боялся пошевельнуться. Прошло несколько часов. Наконец он осмелился встать, осторожно огляделся и пустился бежать дальше по полям и лугам. Дул такой сильный ветер, что утёнок еле-еле мог двигаться.