Мариц покачал головой:
– Нет, хочу задать кое-какие вопросы. Я знаю, что уже поздно, но все-таки позвольте войти.
Бирнбаум заколебался. Не хочет куш упускать, подумал Мариц. – У вас утрата? – сочувственно спросил Бирнбаум и посторонился.
Мариц вошел, плотно закрыл за собой дверь, улыбнулся.
– Вот-вот, утрата. Об атом мы и потолкуем.
Нелл стояла в дверях, наблюдая, как Михаэла орудует в кухне. Руки Михаэлы по локоть были перепачканы мукой. Она раскатывала на доске тесто быстрыми, четкими, грациозными движениями.
– Вам что-нибудь нужно? – спросила она, не поднимая головы.
От неожиданности Нелл ляпнула первое, что пришло в голову:
– Что это вы делаете?
– Бисквиты.
– За завтраком вы угостили нас превосходным печеньем.
– Знаю.
Разговор обещал быть нелегким.
– Вы очень заняты, да?
Михаэла кивнула.
– Очень мило с вашей стороны, что вы позволили Питеру пожить у вашего мужа на ранчо.
– Он там никому не помешает. – Михаэла отложила скалку и стала нарезать тесто. – Если бы он мешал, его бы не оставили. У Джина нет времени на глупости. Мальчишка простоват, но он совсем не дурак. Он как ребенок, а детей можно учить. – Она говорила короткими, отрывистыми фразами, в такт движениям рук. – А что нужно вам?
– Ваше лицо.
Михаэла на миг замерла.
– По-моему, ваше лицо будет получше моего, – ответила она.
– Я имела в виду… Мне хотелось бы сделать ваш портрет.
Михаэла уже раскладывала бисквиты на противне.
– У меня нет времени позировать.
– Я могу делать наброски, пока вы работаете. Это займет не так уж много времени.
Михаэла ответила не сразу.
– Вы что, художница?
– Не совсем. У меня нет на это времени. Я пишу картины, только когда…
Нелл запнулась, поймав себя на том, что автоматически дает точно такой же ответ, как в прежней жизни, до Медаса. Но ведь у нее теперь нет ни Ричарда, ни Джил. Подавив приступ боли, она поправилась:
– Да, я художница.
Ей самой показалось странным, как прозвучали эти слова.
Михаэла испытующе посмотрела на нее и кивнула:
– Валяйте, рисуйте. Только под ногами не путайтесь.
Нелл обрадовалась:
– Сейчас, только альбом принесу.
– Я ради вас на месте стоять не буду.
– Ничего, я приспособлюсь.
Однако это было легче сказать, чем сделать. Михаэла ни секунды не стояла на месте. Для женщины с таким бесстрастным лицом она обладала слишком неуемной энергией. Испортив несколько листов. Нелл решила сделать наброски отдельных деталей лица. Начала она с глубоко посаженных глаз.
Дело сразу пошло на лад. Потом она соединит детали вместе…
– Что вы здесь делаете?
Нелл вздрогнула. Впервые за последний час Михаэла разомкнула уста.
– Ничего. Я здесь в гостях.
Михаэла чуть качнула головой:
– А Николас сказал, что вы останетесь до зимы. Столько времени не гостят.
– Я постараюсь вам не мешать.
– Мне-то что? Если Николасу так лучше, я могу и потерпеть. – Он сказал, что настоящие хозяева здесь вы и Джин.
– Так оно и есть, но Николас постепенно обвыкнется. Должно пройти время.
– Обвыкнется?
Михаала пожала плечами:
– Ему трудно прикипеть душой к месту. Но он этого хочет, а это главное. Поживем – увидим.
– Вы хотите, чтобы он здесь остался?
Михаэла кивнула.
– Он нас понимает и не мешает нам. А другой хозяин может оказаться глупым и неподдающимся воспитанию.
– Значит, вы воспитываете Николаса? – Удивилась Нелл.
– Конечно. Его воспитывать легко. Он человек волевой, умный. Со временем приноровится.
– А мне казалось, что сила волн мешает человеку приспосабливаться к обстоятельствам.
– Здешняя земля слабаков не любит. – Михаала взглянула на Нелл. – Пережевывает их и выплевывает.
Карандаш замер над листом бумаги.
– Вы думаете, что я слабая?
– Не знаю. А вы сами-то как думаете?
– Я не слабая.
– Тогда вам не из-за чего тревожиться.
– Вы ведь не хотите, чтобы я здесь оставалась.
– Мне все равно. – Михаэла достала из духовки противень. – Только не увозите отсюда Николаса. Можете с ним разговаривать, улыбаться, даже спать с ним. – Теперь она взялась за сковородку. – Но когда уедете, оставьте его здесь.
Нелл возмущенно встрепенулась.
– Я не собираюсь с ним спать! Я прнехала сюда не за этим.
Михаэла пожала плечами:
– Рано или поздно это произойдет. Он мужчина, а до вас ближе, чем до женщин в городе. – Она потыкала спичкой в бисквиты. – Такая женщина, как вы, не оставит мужчину равнодушным.
– Он смотрит на меня другими глазами.
– Все мужчины смотрят на женщин одинаковыми глазами. Естественная реакция. Уже потом они понимают, что, кроме тела, у нас еще есть и душа.
– С вашей точки зрения, решать будет Николас, а не я?
– Вам нравится на него смотреть. Вы все время на него смотрите.
Неужели? Ну разумеется, Михаэла права. На Николаса трудно не смотреть. Он и в толпе-то сразу обращает на себя внимание.
– Это неважно. Между нами ничего такого нет.
– Ну, вам виднее. – Михаэла отвернулась. – Некогда мне болтать. Обед скоро. Нужно посуду расставлять.
Нелл вздохнула с облегчением. Конечно, Михаэла ошибается, но разговор принял слишком уж щекотливое направление.
– Вам помочь? – спросила она.
– Нет. – Михаэла доставала из шкафа посуду. – Сходите лучше в конюшню, позовите Николаса.
Нелл отложила альбом, встала.
– Иду.
Когда она вошла в конюшню, Николас чистил скребницей гнедого жеребца.
– Пора обедать, – сказала Нелл, останавливаясь в дверях.
– Сейчас приду.
Нелл смотрела, как он ровными, аккуратными движениями расчесывает коню гриву. Он всегда действует так – расчетливо и эффективно, подумала она. В старых джинсах и свитере Танек выглядел не хуже, чем в смокинге. Сразу было видно, что работой конюха он ничуть не гнушается. Можно подумать, он всю жизнь только этим и занимался. Как мало был похож Танек, которого Нелл впервые увидела на Медасе, на этого ковбоя.
– Что это вы затихли? – спросил Николас, не поднимая головы. – О чем вы думаете?
– У вас хорошо получается. Вы разбираетесь в лошадях?
Он улыбнулся.
– Учусь. До того как я здесь поселился, лошадей я видел только в британском клубе по конному поло.
– Вы состояли в британском клубе?
– Не совсем. Мальчишкой я работал там на кухне, мыл посуду.
– Трудно себе представить вас, моющим посуду.
– Правда? А в то время это было для меня большой удачей. До того я мыл полы в борделе, где работала моя мать.
– О Господи…
Танек оглянулся через плечо.
– Весьма вежливый комментарий с вашей стороны. Я вас смутил?
– Нет, но я… – Нелл запнулась и тут же разозлилась сама на себя. – Это не мое дело. Я не собиралась вмешиваться в вашу частную жизнь.
– Ничего страшного. Я свою мать почти не помню. Гораздо лучше ко мне относились другие шлюхи. Мать была американкой, приехала в Китай с другими хиппи, чтобы найти «истинный свет». К сожалению, «истинный свет» она видела, лишь когда накачивалась наркотиками, поэтому пребывала в этом состоянии почти все время. Она умерла от слишком большой дозы, когда мне было шесть лет.
– И долго вы прожили в публичном доме?
Танек призадумался.
– Мне было лет восемь, когда я перебрался в клуб. А в двенадцать лет меня оттуда вышибли.
– Почему?
– Повар сказал, что я украл три коробки черной икры и продал ее на сторону.
– Это правда?
– Нет, повар сам стащил икру, но на меня свалить вину было проще. – Голос Танека звучал совершенно бесстрастно. – Я не мог за себя постоять, заступиться за меня тоже было некому.
– И вы можете говорить об этом так спокойно?
– Дело давнее. К тому же я получил ценный урок. Во-первых, я научился себя защищать, а во-вторых, стал осторожным.