Потом мы идём в ночь, за бухлом. Потом ещё пару вечером зависаем в каких-то барах - а ему ведь надо навестить всех своих любимых медсестёр, и выпить с бывшими коллегами. Рассказать всем, как много ему платят евреи, и сколько им самим платят умирающие бюргеры, все сплошь миллионеры. И как он кружит на вертолёте бундесвера над бывшими фашистскими городами, которые много лет назад геройски атаковал его дед-танкист. И как охуенско в Амстердаме, особенно сорт "Замбези зе бест". И сколько лет ему дадут, если их нелегальную по строгим немецким законам бригаду накроет полиция.
Через пару недель Вит возвращается обратно в Гермашку, в свою холостяцкую комнату в общагу, и снова нелегально трудится в своей клинике типа хай-тэк, от зари до зари. И очень редко - не чаще раза в месяц - выезжает в Амстердам на выходные. Наедается пирожков с гашишем, звонит мне на мобильный и настойчиво зовёт в гости, причём очень срочно:
- Ты же европейская величина! Последний классик русской литературы! Без пяти минут лауреат нобелевской премии! - на самолюбие давит, гадёныш.
А у меня опять загранпаспорт утерян, а денег лишних всё нет и нет. И без любимой я не поеду, и детей нам оставить не на кого.
Но Вит не врубается - и всегда звонит, наглухо убитый голландской вольницей, и зовёт, зовёт. Иногда, видать, всё-таки-хреново ему в Гермашке - в бригаде одни китайцы да македонцы, реципиенты-бюргеры сплошь толстые и испуганные, а доноры-трупы в основном всё одни и те же пьяные и обкуренные молодые мотоциклисты, то есть наши немецкие братья. Жалко их.
Единственное, за что Виталий благодарит провидение - так это за то, что не выбрал себе специализацией детские трансплантологию и кардиохирургию.
- Сам бы уже давно лежал с инфарктом... Или вообще в могиле! - так он это объясняет.
Кому охота сгореть на работе? Пусть даже на любимой, выбранной с детства, и освоенной до инстинктивности. Такой, что побеждает рефлексию смертельных страхов нашей коротенькой, практически мгновенной, жизни...
Особенно, если для кого-нибудь твоя работа может быть последним признаком жизни в теле, оставляемом сознанием на гниение или огонь. Или поедание расчленёнки собакам и птицам, как в Тибете...
Но там, правда, нету трансплантологов. Там такое никому и в голову не придёт. Берс неоднократно объяснял Виту, что в случае трансплантации сердца, как главной чакры индивидуального человеческого ума, жить остаётся как раз сознание донора, то есть покойника.
А тот, кто оплачивает себе пересадку, и чьё изношенное сердце улетает в мусорку, и к кому потом придут радующиеся счастливому исходу родственники, вот он как раз и умирает.
- Голова ничего не решает! - Берс стучит себя по голове, - В сердце весь ум! Зря ты столько белых крыс зарезал...
- Но кого-то из этих двух мы всё-таки спасаем... - задумчиво парирует Виталик, - Пусть даже не того, кто оплатил. А какая разница? Крыс мне тоже жалко... И людей, всех. А что делать?
- Клизьму! - смеётся Берс.
Как ни крути, а в современной медицинской науке превалирует абсолютно ложная концепция человеческого здоровья. Но лично убеждаться в этом ни к чему.
Если бы не богатырское, хотя и не большое, драгоценное моё человеческое тело - долго бы я продержался на этом спирту? Да меня вообще ни разу не тошнило - кормёжка солдатская была ничего, да и порции большие-пребольшие, да и у офицеров, с которыми мы делили кров, были свои, купленные на рынке в Аргуне, продукты. Меня еда вообще не интересовала - наверное, из-за приближающегося полнолуния. И Дня Независимости. А запасы спирта были неистощимы - его где-то выменивали на казённое растительное масло.
Моральному большинству лишний раз кого-нибудь полюбить по-настоящему или некогда, или скучно - от этого на планете любви очень мало, а больше какой-то глупой сублимации. Давиловка какая-то с детства начинается, фрустрации там всякие, и пиши пропало. Хорошо ещё, если годам к сорока пяти врубишься во что-нибудь, а здоровье и терпение к тому времени ещё останутся. Но это вряд ли - экологии то пиздец. Гея начинает гневаться, и старик Вернадский вертится в гробу, вырабатывая зачем-то злорадную мёртвую волну.
Свобода от себя - что этому противопоставишь? И кто он, этот сам собой человек, создание вечной природы? Вот так грузинский философ Мамардашвили умер на скамеечке в аэропорту - и что с этого? Обыватель правит миром, и всегда правил, и нечего дёргаться - смерть всех уравняла.