- Не пиздите, а то улетите! Наш доктор не такой... - погрозил Контрразведчику пальцем Акула.
- Знаю я вас... - Контрразведчик выпил сегодня больше обычного, и его непривычно развезло, - Наркотики до добра не доведут.
- Не каркай! - сказал Блаватский, - У нас гости. У доктора самый большой стресс в таких засадах. Но и он лучше всех знает, с какими лекарствами и как обращаться. Главное не в этом. А вы, парни, наверняка уже поняли...
Он многозначительно посмотрел на Зюзеля и на нас, а потом продолжил:
- Для вашей же пользы, чтобы завтра духу вашего в лагере не было. Потому сейчас сюда проверки и комиссии нагрянут. Прокурорские проверки. Нас и так уже спонсорских подарков лишили, мне командир сказал. Ждали, ждали праздничка, и вот оно как повернулось. Если вас у нас застукают - как бы ещё хуже не вышло. Командиру, конечно, по хую, ему терять нечего, кроме своей головы и офицерской чести. Но я, как замком по личному...
- Во! - сказал Акула, - Другое дело. Выпил поручик, так сразу на человека стал похож. Поняли, парни? Завтра у нас с вами будет "хаба-хаба".
Хаба-хабой, как я уже спрашивал у Блаватского ранее, называлась срочная незапланированная посадка незапланированных людей в незапланированный вертолёт до Моздока.
"Раз так, надо всё убить..." - подумал я про траву. Берс не возражал.
- Умрешь, так меньше соврёшь... - вздохнул Акула, и налил себе и Блаватскому.
Блаватский молча показал "пас" - и Акула перелил налитое в стакан майора Влада. Тот три раза благодарно кивнул, потом сказал:
- Тяни лямку, пока не выкопают ямку!
Они с Акулой чокнулись и выпили.
Мы с Берсом вышли - звали Зюзеля, но он только махнул нам рукой, увлечённый очисткой крутого яйца.
"Слушай, зачем гризли? Так задушили! - вспомнил я старый анекдот, и одновременно подумал о Гоги. Как-то он сейчас? Долетел ли до Ростова - без руки, без ноги? Дух Петрова может его навестить. Не следовало Гоги брать с собой Петрова - ему всего неделя до дембеля оставалась. До встречи с мамой. А Гоги? Что подумает его невеста? Если она правильная... Да зависело ли от Гоги - брать Петрова или не брать? Справится ли Гоги с этим, и помогут ли ему? Грузины своих не бросают, я надеюсь. Чечены тоже, вроде. Зато русские не сдаются. Но всё это ведь неправда..."
- Дельфины разумнее, чем люди. Они вернулись в океан... - сказал Берс.
- Но и там на них уже понавешали гексогеновых шашек, твари вэпэкашные...
Мы помолчали и пошли спать. Пить дальше было невозможно. Дойти бы до койки и упасть, а то голова взорвётся. Только детский стишок там крутится, как в центрифуге: "Иду я к солнцу, а солнца нет, а вместо солнца висит скелет..."
- И на завтра ничего не осталось? - спрашивает Берс.
- И на завтра ничего не осталось... В Москве теперь уже возьмём... - отвечаю.
- Ну и х...хорошо.
Ночью мне снилось, что надо мной склонился Кащей.
Я тут же, во сне, вспомнил, что упал с дерева - но потом понял, что это, скорее, Кащей вспомнил, как я тогда упал с дерева, на грибной поляне. Когда я это понял - лес и все деревья вокруг нас рассеялись в радужную, быстро растворившуюся в пространстве сверкающую дымку. И мы с Кащеем оказались в пустынной местности, только более тусклой, чем в прошлый раз - во сне я сразу вспомнил, что я уже был тут, что мне снилось, как мы сидели здесь, только ещё были Берс, Санчес и рядовой Петров в каске. Все теперь они куда-то делись - остался лишь Кащей, да я.
- А где рядовой Петров? Который без головы? Знаешь, он ведь на фугасе подорвался, в Чечне. Мы чуть на его месте не оказались, если бы командир нас в штабную машину не пересадил...
- Знаю, он говорил... Почему без головы? Мы её ему пришили, - улыбнулся Кащей, - Санчес пришил. Кевларовыми нитками.
- А Санчесу самому-то кто её пришил? Верхнюю половину черепа?
- Я не знаю... - пожимает плечами Кащей, - Нашлись добрые люди.
- Ты ведь тут раньше оказался, чем он? Недели на две, я ведь помню? - продолжаю я свой допрос, а сам перестаю лежать на спине, поднимаюсь и сажусь, отряхивая от песка свою датскую военную куртку. Песок уже не такой радужный, как в тот раз, но зато гораздо горячее. Тепловой удар, небось, я словил.
- У меня был тепловой удар? - спрашиваю я Кащея, но он меня не слышит.
- Да нет, не так всё было... - он смущается, - Я не раньше Санчеса... Я просто... как сказать? Закружился тут, по району... не сразу в себя пришёл... я ведь... это... сам... того... Видать, поэтому... Чёрт, да ещё долго так... - он поёживается, по лицу пробегает гримаса боли.
Видать, туго ему пришлось. Туговато, в натуре, без эвфемизмов. И, небось, это Санчес его здесь после из депрессии вытащил. Он такой. Умеет. Вечно молодой, вечно пьяный.