Не помню, как я снова начал бухать алкоголь после того гипноза - столько интересного происходило в эти мои молодые годы, проведённые при распаде старых архетипов дерьмового Совдепа. К двадцати девяти годам я признал себя таким, какой есть, и оставил в покое. Народились дети, их было несколько - я почувствовал себя более-менее взрослым и только-только огляделся было на прожитую жизнь. Но тут позвонил Зюзель - и я вернулся к истокам, возобновляя свой поиск всего из ничего. Так, по крайней мере, я сам надеялся - иначе зачем бы мне было туда заново ехать, в эту пугающую, если без хорошей охраны, Внутреннюю Ичкерию? Тьфу ты, конечно, просто в Чечню - какая может быть охрана в Ичкерии Внутренней?
Я ещё и не сразу узнал, как Зюзель решил назвать наш документальный кинофильм про Чечню - но пришёл к этому названию синхронистично с ним. Наверное, по нашей общей тупости и любви к творчеству Виктора Пелевина - во Внутренней Монголии, как известно, состоялась незабываемая встреча чапаевского Петьки и барона Унгерна, сопровождаемого мёртвыми по сути казаками на белых слонах. Мне всегда импонировал панмонгольский проект, плод нечеловеческой смелости и решительности белогвардейского потомка знатных арийцев - но подвели, как всегда в России, сентиментальность и наркозависимость. Да и буддизм он упрощал до уровня шаманизма с тотемизмом, если верить Берсу - хотя в монгольском ламаизме и не такое случалось, ещё со времён Чингис-Хана.
"Великая литература - одна из дорог во Внутреннюю Монголию! - пафосно решил я, - Даже если это Ичкерия. Даже если это кино, а не литература. Даже если просто творчество. Как следует, без пафоса!"
До этого нашего кинопроекта я был в Чечне примерно раза четыре. Во-первых, летом 93-го года, за год до так называемой "первой" войны. Тогда кунаки лётчика Дудаева стреляли из танков в кунаков каратиста Лабазанова, а мы со ставропольским фотокорром Серёгой приехали туда обычным плацкартным вагоном. До большой войны оставалось ещё немногим более полугода. Нет, не так. Это случилось уже следующим летом, в 94-м, а тогда разгоняли оппозицию мэра Грозного по фамилии Гантамиров. Летом же 94-го мы с фотокорром Лёхой брали интервью у самого президента Ичкерии Джохара. Лёха напился водки в номере гостиницы "Кавказ", стоявшей напротив президентского дворца - выпил две бутылки - и не пошёл, так что с Дудаевым я встречался один на один.
Руки он мне не подал - сказал, что я агент Кремля - а потом в точности предсказал будущую войну и отжался дюжину раз под портретом шейха Мансура в натуральную величину. Его предсказания совпадали с теми, что проповедовал одноногий подделывающийся под сумасшедшего дервиш в фойе гостиницы, где валялся в тот момент пьяный Лёха. Дервишу я ежедневно покупал импортное баночное пиво - а он рассказывал мне, что я буду наблюдать на этих улицах через год, когда здесь не будет ни гостиницы, ни дворца, ни этих бородатых людей с автоматами, стреляющими трассерами вверх в честь очередной свадьбы. Дважды к нам в номер ломились пьяные люди с автоматами - я крикнул им вопрос, из какого они тейпа, они промолчали и вскоре ушли, ругаясь на чеченском языке.
На другой день нас на улице взяли на адреналин вооружённые ножиками малолетки. Я предусмотрительно носил основные деньги исключительно в левом носке, подпяточная часть. Лёха свои пропил ещё в Нальчике. Аппаратуру его дикие чеченские дети не тронули - Лёха потом, в гостинице, запершись, всё гладил чёрный фотокофр, со всякими оптическими железками внутри, и говорил, что в нём его зарплата за три года. Я постучал себя по голове, и сказал, что здесь моя зарплата на всю жизнь. Лёха провел пальцем по кадыку и скривил рожу умирающего барана. Я достал приготовленную ещё с Москвы бутылку водки, для особых случаев - он о ней ничего не знал, и был поражён.
Мы выпили и написали заявление министру информации Мовлади Удугову - но он посмотрел в мои честные пьяные глаза, и сказал, что бухгалтер болен, ключ от сейфа потеряли, но он дарит нам кассету с истиной ваххабизма. Кассету мы взяли. На ней чей-то голос с выраженным акцентом читал по-русски про то, как зарождается из ничего человеческий зародыш. Это было похоже на правду, как мы с Лёхой тогда её понимали.
Лёха после той нашей с ним встречи с Удуговым пошёл к корейскому мастеру иглоукалываний, стал работоголиком и не пьёт уже скоро лет пятнадцать, даже прикупил в кредит квартиру и машину, но лицом стал походить на куротруп. С ним и с пьяным было говорить особо не о чем. Редко вообще попадаются фотографы, с которыми есть о чём поговорить. А вот про ставропольского Серёгу я с той поездки больше не слышал. Он был настоящий псих - трахал всё, что движется, не опасаясь кавказских обычаев. Кровная месть его только заводила. И это при четырёх детях! Русский на Кавказе - что горец в Москве. Сходит с ума от несовпадения мозжечковых вибраций местному колориту.