Я оглядел попутчиков - русских офицеров. Наверное, любые государственные солдаты - грустное зрелище. Непонятно, чем они живут. Боевой муравей вылупляется цельным и настроенным на свершения. Эти же штабные вояки символизировали скорее тоску о завершении эпохи наций-государств, с их гигантскими пирамидами насилия, где можно было отсидеться в бюрократических закутках, прикрывшись смекалкой или родственными связями. По-настоящему добрый художник, может быть, и увидел бы в каждом из них потенциал красивой героической смерти - но я видел лишь усталых животных на скотобойне.
Наш полковник - единственный, кто среди них был похож на энергичного человека. Думаю, это было связано с тем, что похороны матери пока не совсем заретушировались в его сознании. Он мог оставаться таким ещё несколько недель. А может быть, по роду службы он просто был ближе к трупам и страданиям, чем его коллеги, и потому умел больше ценить красивую простоту жизни? Когда вертолёт закладывал какой-нибудь вираж - он матерился, перекрикивая шум винтов, и кулаком стучал в стену кабины пилотов.
- Граница!!! - заорал он где-то на десятой минуте полёта, тыча в иллюминатор рядом с собой.
Никакой границы там не было - только типичный летний кавказский пейзаж.
На небе вдруг появились две радуги, вокруг солнца, и я сразу же их увидел в грязное стекло иллюминатора - в которое до того рассматривал верхушки деревьев, под густой листвой которых не был виден ни один террорист.
И от радуг этих я понял, что поездка наша будет вполне удачной и даже, возможно, судьбоносной для ауры здешних краёв. Так сказали мне радуги.
Я показал их Берсу - он молча подтвердил мои догадки кивком головы. Зюзель же ни на что не обращал внимания, поскольку одновременно перезаряжал аккумулятор и вставлял плёнку в свою старую кинокамеру "Конвас", накрывшись с головой своей чёрной натовской курткой. То есть Зюзель был очень занят - тем более, что вертолёт наш очень сильно трясло. Вчерашний полковник крепко спал, обхватив чемодан с совершенно секретной, должно быть, боевой документацией.
Мы заложили вираж и полетели спиной к солнцу - с, понятно, далеко идущими планами маскировочного характера.
"Плюшевый мишутка шёл войною прямо на Берлин!
Смело взрывал каждый мостик перед собой!
Чтобы кто-то там вспомнил! Чтобы кто-то там слышал!" - пел в моей голове Летов Егор.
Радуги исчезли.
Закончив подготовку киношного снаряжения, Зюзель тут же постарался лично увидеть в иллюминатор круглые серые и слегка серебристые шары, отлетающие в обе стороны от нашей винтокрылой железяки.
Потом под нами начался густой лес. Мне казалось, что мы летим всего метрах в десяти над верхушками деревьев.
Наши пилоты продолжали время от времени бесшабашно рокерить, бросая машину в чисто эстетические виражи, которые как бы на самом деле должны были спасать нас от местных охотников за вертолётами. В сочетании с отстреливаемыми ловушками такая тактика увеличивала наши шансы на некоторое продление жизни. Слишком уж неорганично мы тарахтели в этом архаичном ареале между лесом и просторами небес, призывая воинов Аллаха совершить над нами великое мщение казнями яростными.
Вся наша органика и неорганика как будто требовала от пространства точного попадания в самоё себя какой-нибудь взрывающейся хуёвиной.
"Не мёртво то, что в вечности пребудет - со смертью времени и смерть умрёт..." - вспомнилось мне рассуждение старины Лавкрафта. Надо было взять с собой книгу его рассказов, почитать на ночь бойцам и командирам. Чтобы они уже ничего в жизни не боялись. Но это лишь, если вчитываться, как следует - а если так, поверхностно пробежать, исключая реального западла? Кому сейчас понятно, что книга - качественная дверь, через которую мертвецы ходят между прошлым и будущим приличного вооружённого знаниями человека?
Затем я подумал о чеченах. Кто такие чеченцы, нохчи? Ну, племя такое, горное, не достигшее стадии феодализма, если это что-то значит. Язычники, принимавшие то христианство, то ислам - в зависимости от своих врагов. Мрачные тайники мюридизма, всё такое. Тучи суеверий и волчий нрав. "О происхождении своём чеченцы не имеют общего народного предания. Говорят, что какой-то сирийский князь, заслужив гнев своего повелителя, поселился на Кавказе. У него было несколько сыновей, из них младший, называвшийся Нахчой, взял себе уделом землю в горах и сделался родоначальником чеченцев. Есть и другие, подобные этому предания, но все они не заслуживают ни малейшего внимания. Вообще же происхождение чеченцев так же трудно определить, как происхождение всех мелких неисторических народов. Первобытные жители этой страны занимали дефиле между снеговыми и лысыми горами..." - дословно вспомнил я царскую книжку девятнадцатого века "Чечня и чеченцы", купленную в неразбомблённом ещё Грозном, сразу после своего единственного интервью с тогда ещё живым Джохаром Дудаевым.