Вертолёт шёл на снижение, не прекращая отстреливать защитные ловушки. Что от них не сгорало и падало на землю? Думаю - ничего. Может, куски от разорванных в клочья толстокартонных полушарий - как оставались от пушечного салюта, в парке Сокольники, в детстве.
Я увидел в иллюминатор поле с десятками вертолётов - и вроде нашего, и поменьше, и побольше. Наш летучий крейзи-бас перестал подрагивать, полковник резко встал и стукнулся лысиной о какую-то трубу.
- Ага, блядь! - с оттягом воскликнул он, рассчитывая на нас, - Чечня!
- Кармапаченно... - негромко пробормотал Берс своё старинное тибетское заклинание. Винты в тот же миг резко стали шуметь в семь раз громче, и что-то необычное торкнуло меня в сердечную кость.
"Я всё сделаю, не парься! - сказал я, мысленно обращаясь к тебе, любимая, в первую очередь, а потом уж и ко всем живым существам, толкающим меня в неведомое для собственного неясного блага, - Я всё сделаю. Гадом буду. Ла мамба!"
Что мне предстояло сделать - я должен был понять на вылете из Чечни. Сразу. Это было чётко и ясно, хотя пока и непонятно. Но это хотя бы следовало из общего внутреннего смыслового ощущения. А вот откуда вырулила "ла мамба", было невнятно. Типа из кусающего самого себя за хвост змеиного закидона, подробно исследованного коалицией несожжённых алхимиков. Что-то навроде невербальной субстанции, творящей всё - начиная с одной единственной буквы, или там цифры, неважно. Начиная с одного великого символа. А второго уже и не надо - ты уже и так сожрал свой хвост, и да прибудут с тобой нанотехнологии и два английских пулемёта.
10.
Разудалый, советский ещё, военный джип типа "козёл" катил нашу победоносную съёмочную группу по главной трассе военного лагеря под Грозным, именуемого Ханкала. "Кала", насколько мне уже было известно от Берса, на санскрите означало "чёрный". "Хан", по его же утверждению, вообще не переводилось, будучи типичным лингвистическим эндемиком пратюркской ветви. Некое властное междометие, самообозначение альфа-самца, мало что значащее для прибывших сюда московских маргиналов.
Море жёсткого болотного брезента, раскинувшееся по обе стороны нашего движения, кишело бронированным движняком - и на колёсном, и на гусеничном ходу. Всюду сновали десятки каких-то боевых подразделений, из десятков человекообразных, укомплектованные всем железным оружием, которым им было положено, а также разрозненные группки из двух-четырёх человек, спешащие по зову воинского либо хозяйственного долга. Я обратил внимание, как Зюзель на глазах превращается в хищного охотника за свидетельствами о человеческой природе. Берс же смотрел на всё глазами давно ушедшего на пенсию военачальника, внутри юного, как барабанщик. Над всем этим буйством военной жизни высоко висело раскалённое жарким солнцем чеченское небо. Клубились тучи пыли и едкие воздушно-капельные взвеси горюче-смазочных веществ.
Метрах в тридцати от нашей машины - за вагонами стоящего на рельсах железнодорожного состава - оглушительно стрекотнула не слишком длинная автоматная очередь, а потом послышались громкие ругательства и звон разбитой бутылки, как будто о голову, хотя на слух я вполне мог и ошибитьсябанщик, победоносного .
Мы повернули головы в ту сторону, ожидая комментариев нашего экскурсовода.
- Это либо дембельнулись чувашские финики... - подумав несколько секунд, сообщил нам свою версию Акула, - Либо Царандой на разборки прибыл...
Уточнить, кто такие те и эти, я не успел, но загадочного Царандоя запомнил, дабы спросить о нём позже.
Перед джипом пробежали какие-то люди с оружием, спешащие в сторону выстрелов. Потом какой-то кент в фуражке перекрыл нам дорогу, махая руками. Мы остановились. Через ещё какое-то время мимо нас пронесли на носилках и погрузили в подъехавший санитарный микроавтобус накрытое простынёй тело.
- Представляю, что творилось бы в современной Турецкой армии... - вдумчиво сказал Берс, - Типичный случай пьяного самострела приводит в нелёгкое замешательство подвыпивших старослужащих мамелюков... Я бы их ни за что не брал бы в Европейский Союз... Хотя и там одни плутократы... Одна надежда на Британию...
"При чём здесь турки?" - только и успел подумать я, как Акула постучал себя по бритой голове - головного убора он не носил - и высказался: