Я вышел из потока. Стрёкот "Конваса" стал мне прекрасно слышен. И чего меня задело? Может, просто эта толпа парней с оружием заставляет мой ум агрессивно защищаться - испытывая негативные эмоции писателя по отношению к вооружённым видеотехникой коллегам из будущего, где печатный текст, как носитель информации, наглухо в пень отомрёт?
А мне-то какое дело? Я вообще ни на что не рассчитываю. У меня своя программа. Раззомбироваться самостоятельно, по-тихому наевшись чеченской ночью галлюциногенных грибов. Поговорить со звёздами в небе, спросить луну о прошлом и будушем. И как следует допросить Берса. В Москве он постоянно уходит от прямых ответов о том, каким всё является на самом деле. Но в Чечне ему уж от меня не отвертеться, гадом буду. Может, даже угощу его грибами - если не приболею шаманской жадностью, как такое со мной иной раз бывает.
Зюзель однажды попал на достойное по оплате место, к фирмачам то ли из "Сони", то ли из "Панасоника", хрен их там разберёшь. Обучал команду подростков снимать кино на фирменной технике - для участия в детском кинофестивале. Так фирмачи продвигали свой бренд в умы детишек, и это несравнимо лучше, чем дурацкая реклама с утра до ночи. Дети под руководством Зюзеля с удовольствием снимали кино - в результате чего получили экзистенциальный шок. И что это значит? Зюзель показал им хронику про блокадный Ленинград - ужасную хронику, с умирающими от голода и холода брошенными на произвол судьбы людьми. У меня родная тётя в детстве пережила ту блокаду. Это святой всем довольный человек. Так вот, Зюзель погнал своих подростков снимать те же углы улиц и проспектов северной столицы в её сегодня, чтобы потом подмонтировать с хроникой. Зюзель с Берсом очень любят военную хронику и всё время её подмонтирывают в свои клипы. Ну и дети в Питере наснимали тех же мест - а как стали просматривать, увидели, что сквозь новое проступают тени старого. Да. Проступают! И не один раз. А иногда вдруг - не проступают... В конце концов перестали проступать. Кто-то из этих подростков теперь станет русским Дэвидом Линчем. Зюзеля из них не забудет никто. Что-то привезёт он из Чечни на плёнке, чем порадует мировую кинообщественность? Я ему помогаю, так, кажется. Берс точно помогает - по крайней мере, с "Бетакамом". Но вообще по честному - кроме старика "Конваса" и плёнки хрен чего Зюзелю нужно ещё. Достаточно Внутренней Ичкерии.
Я достал из кармана сигареты и собрался закурить, а потом пойти прогуляться, чтобы поближе разглядеть отрядовских свинью и собаку - и тут вдруг заметил рядом с собою доктора. Военврача, Старину Хэма, с его недельной щетиной на доброй ухмыляющейся роже. На его лбу по прежнему красовались затемнённые очки, но тельняшка на этот раз была заляпана красными пятнами.
- Варенье разбилось... - сказал доктор, заметив, как я разглядываю эти пятна.
- А я уж испугался, что свинью зарезали... - сказал я.
Мы помолчали.
- Накуриться есть? - спросил Хэм.
- Ну, так... Не очень много. Не для всех... Да у вас тут своей должно быть не меряно. Я в Москве вообще размышлял, зачем с собой беру? Там же своя есть? - включил я шаманскую жадность.
- Справедливо замечено... - согласился военврач, - И, причём таки в других отрядах она всегда есть. Но у нас какая-то жёсткая идеологема возобладала. На уровне полного запрета. На вас он конечно не распространяется...
- Ну, спасибо...
- Не за что. Вы гости. Просто штаб наш посчитал, что траву курят чурки, а раз мы с ними воюем - то и трава, значит, тоже наш враг.
- А ты правда, с Баркашовым в Белом доме сидел? - спросил я.
- Дурак был...
- Вы там курили?
- Да ты что? Знаешь, какой я тогда был?
- Какой?
- Какой-какой? Правильный.
- А сейчас что, неправильный?
- Я? Да нет. Сейчас я гораздо более спокойный и более правильный. Даже теперь только наконец-то по настоящему правильный. Только покурить охота. Давно не курил. На прошлой неделе к связистам ходили с Блаватским - там нас угостили. Но Блаватский сам не курит. Он тут самый правильный...
- А командир?
- А что командир? Командир тут так. Для отчётности. Они с Акулой всей реальной базой заправляют. А нереальная держится на Блаватском, на майоре Владе, на Разведчике, на Контрразведчике, немножко на мне и, главное, на нашей собаке и свинье.
- Да? Кстати, я про них так сразу и понял. Пойдём к нам в палатку, я приколочу. Курнём бошек, московского развеса...
- Ничтяк... - казалось, что Старина Хэм мгновенно излучил в атмосферу пару тысяч килоджоулей внутреннего тепла.
Мы пошли в нашу палатку. По дороге Старина Хэм продолжал меня интервьюировать. По ходу, мы были с ним ровесниками. Я тоже тогда был у Белого Дома, когда по нему хуячили танки - прятался под Горбатым мостом, зажатый перекрёстной перестрелкой почти на сутки, вместе с парой коллег из иностранной прессы, фотографом шведом по имени Поль и телеоператором Джоном из Нью-Йорка. К счастью, мы все были в жопу пьяные, да ещё и у каждого с собой было изрядно бухла. Камеру Джону разбила бегущая в панике толпа, обстрелянная автоматными очередями из здания мэрии - но он этому факту не сильно расстраивался, поскольку был рад, что сам остался жив. Поль нас фотографировал. Ночью нам удалось выбраться из-под моста и добраться до ближайшего бара, где нас уже ждала толпа других таких же пьяных журналюг, напичканных кровавыми байками. При всём при этом я вообще был в отпуске, и под перекрёстный огонь этот попал, можно сказать, по зову сердца, как и в 1991 году. И как всегда ни хера не понял - кто вообще за кого?