Все умирают - и такая смерть, возможно, лучшая. Если не считать растворения в радуге или ухода в момент медитативной фазы растворения, не помню как там точно.
Я с детства ненавидел насилие лютой ненавистью - так, что запросто мог бы убить, или просто сильно уебошить, в состоянии аффекта, какого-нибудь живодёра. Правда, их всегда было больше, живодёров, и не всех виденных мною страдающих зверей удалось мне спасти, что оставило мне на сердце чувствительные рубцы. Обо всём и не расскажешь. Особенно это обострилось после того, как в первом классе на моих глазах скоты из соседнего двора сожгли живую кошку - меня держали, чтобы я смотрел. И потом в четвёртом классе на моих глазах скоропостижно скончалась моя любимая большая чёрная собака. Разрыв сердца или крысиный яд - вскрывать было незачем, какая разница. Полгода я плакал над каждым убитым комаром. До сих пор не убиваю ни комаров, ни тараканов, никого. Парюсь, если случайно. Вылавливаю из луж.
При этом я всегда любил смотреть фильмы про войну. При совдепах советские, других не было - ну разве что из братских республик варшавского договора. "Апокалипсис нау" Копполы и "Взвод" Стоуна я впервые увидел в середине девяностых, когда, после вроде бы как достойного таких именитых будущих коллег количества поездок в "горячие точки", решил готовиться и поступать на сценаристский факультет главного всероссийского киноинститута. "Пепел и алмаз" Вайды в десятом классе отмечался бурной трёхдневной пьянкой на даче с друзьями-одноклассниками под рефрен: надо раздобыть оружие и сражаться. Пошли в соседнюю деревню и подрались, одному из наших "розочкой" пропороли руку, не сильно. Мне досталось лёгкое сотрясение мозга. Тогда то я и вышел, на следующий день, за сигаретами со второго этажа - откусив себе часть языка, кровищи немеряно шло дня четыре. Все это помнят, кто меня тогда знал.
На собеседовании во ВГИК оскароносный наш мастер Че - деревенщик, хитро паразитировавший при совдепии на компромиссах правящей идеологии с общинными пережитками рабочее-крестьянского зрителя - расспрашивал меня о тейповых взглядах ещё тогда не покойного лётчика Джохара Дудаева. Оборачиваясь и смотря в прошлое, на себя, со стороны отсюда, из настоящего, как бы - контужен я тогда был наглухо на всю голову, чем шокировал спокойное болото постсоветской киносистемы. Во ВГИКе я проучился год, и покинул его по личным соображениям, женившись на сокурснице, всегда моей любимой тебе, мамочке наших офигительных детишек. Ты тоже бросила ВГИК одновременно со мной - о чём то жалеешь мне назло, то вообще не вспоминаешь годами. Но разве я тебя просил его бросать? По любому ты же пишешь иногда киносценарии от нечего делать? Однажды их купят и реализуют. Да и мои, уже вот-вот, в будущую пятилетку. Когда караван разворачивается в обратную сторону, в силу тех или иных назревших обстоятельств пустынной жизни - хромой верблюд становится вожаком. Это верняк. Не даром же приколист Заратустра - приколист не как Исса или Мусса, а зажигательный - называется в переводе погонщиком верблюдов. Но Ницше мне не жалко - ему это было бы неприятно.
Ничего хорошего от ВГИКа изначально ждать не приходилось - от добра добра не ищут, надо было резко сваливать, пока мне там окончательно не порубали щупальца поиска искусства как оно есть своими камланиями про какое-то там ещё ремесло. А ведь я же хотел уйти в кино чисто для комфортного существования, определив сам себя уже военным пенсионером. А они как со мной? Это не есть хорошо - думал я тогда о чём-то своём. Хорошо, что это всё стало нам очень скоро по барабану - герметичность открытия иного качества взяла своё. Чушь, конечно - но что поделаешь? Если можешь рационально мыслить - ты не влюблён.
В то время я думал, что если и окажусь ещё когда-нибудь в этой чёртовой Чечне - разве что туристом, лет через тридцать. Как старые американские солдаты во Вьетнаме бродят по полям былых сражений в документальном телесериале Би-Би-Си. Я мог бы что-то такое замастырить за Чечню - ещё бы и денег заработал.
С другой стороны, когда началась путинская чеченская, мне стало обидно, что мой опыт ельцинской чеченской войны стремительно устаревает. "Херня!" - утешал себя я. Война, мол, всегда одинакова, можно и додумать кой-чего - но, как наблюдатель, понимал, что это ложь, и что правильный автор такого блядства допустить не может.
Короче, война стала главной темой моих киносценариев и заявок, которые всех профиков, кто читали, пугали так, что никто из них не брался меня критиковать или со мной спорить. И давать моим заявкам и сценариям ход, в том числе просто хотя бы выплачивать какие-нибудь бабки, чтобы я имел возможность жить и работать. Хорошо жить - чтобы хорошо работать. Никто не хотел, чтобы я хорошо работал и, видимо, хорошо жил тоже. Это было скучно и вело к пьянству.