- Про смерть и деву? - почему-то поинтересовался я, хотя никакого стиха с таким названием не помнил.
- Да нет. Про каких-то китайских собак, которых съедают...
- Чау-чау? Смертельная поэма про Тайвань?
- Что-то типа того...
- Шапки долой, господа. Перед вами гений! - усмехнулся я и передал косяк Берсу, - Нас, случаем, отцы командиры не уроют за такой беспредел?
Берс затянулся и забычковал косяк, а потом спрятал его в пустую пачку из-под чьих-то сигарет, валяющихся на столе, на котором никто из вестовых салабонов даже и не подумал убрать следы вчерашнего сабантуя.
- А где Зюзель?
- Сказал не мешать ему. Животных снимает, в движении...
- А... Собаку с хряком? Давно пора...
- Плёнки, говорит, мало... Животные и дети один к пяти идут, по плёнке... - вспомнил Берс киношную премудрость.
Пачку с косяком Берс отдал мне. А сам достал из своей сумки ароматические палочки и воскурил их для полной конспирации и лакировки действительности.
Потом пришёл замполит Акула и пригнал двух вестовых на уборку. Обращался он с ними практически нежно, чуть ли не на "вы" - перед нами ему было вдвойне приятней выглядеть культурным человеком и добрым командиром. Да и мы, курнув, тоже в обратку видели его идеальным солдатским отцом.
- Ну ты спать горазд, Архип, все уже позавтракали! - приветствовал меня замполит.
- Преимущества и недостатки моей профессии состоят в одном, - сказалось мной, ничуть не задумываясь, - Я ни на секунду не прекращаю работать. Моя работа - это моё осознание самого сознания как такового. Это расширяет границы восприятия до их полного нивелирования с самим своим осознаванием. Что это даёт? Это даёт всё.
И тут же задумался - что и откуда я вдруг эдакое сказал? Возможно, эту телегу внушил мне Берс. Однако он уже листал оставленную Блаватским на кровати "Тайную доктрину" и был ниже воды и тише травы.
Хотя, моим речам замполит Акула ужасаться и не собирался.
- Ну, да. Ты ж писатель, соль земли русской... Тебе везёт... - вздохнул он, - А моё осознавание кого интересует? Вот и впахиваешь тут, как папа римский... с пистолетом. За вшивые пятнадцать штук...
- Евро? - удивился Берс.
- Йены... - вздохнул Акула, - Чай, не в Кувейте... Хотя и миротворцы не больше нашего получают. А где кому спокойней? Можно и в Москве бухим под раздачу попасть, на ровном месте подскользнуться... Или вон, как меня ранило...
- Так ты вчера рассказал? - спросил я, - Ничего не помню...
Я начал расхаживать по палатке, стараясь вспомнить, что я ищу. Может быть - воду? Чтобы пить? Нет, это слишком просто...
- Неудивительно, - сказал замполит, - Пока эти спорили, ты так налакался и накурился, что лыка не вязал. Решил поставить точку в разговоре, сделал это и отправился спать. Хотя ещё какую-то речуху высказал... Я не помню...
- Так как тебя ранило? Куда? В жопу?
- Ну. В мягкие ткани бедра... Я про своё ранение решил всем вам пока не рассказывать. Зюзель сказал - под камеру рассказать, но этого нельзя снимать, мне кажется. Цензура не пропустит...
- Да неужто всё действительно так серьёзно? А мне кажется, для "Внутренней Ичкерии" вполне даже круто сойдёт! - оптимистично высказался я.
- Да? Ты думаешь? Странно... А я думал... - задумался Акула.
И ушёл, продолжая думать.
Я оделся, поскольку до сих пор расхаживал по палатке в одних своих панковских трусах - красного цвета с гигантскими чёрными мухами с внешней стороны.
- Между прочим, Берс, - сказал я, уходя завтракать, - Ты обещал научить меня бросить пить и технологии управляемых сновидений. А ты меня пока так ничему и не учишь. И сам немного пьёшь. Хорошо ли это?
- Всё относительно, - сказал Берс, - Просто я хочу стать другим человеком. Иди. Не отвлекай меня, я читаю книгу...
И я ушёл. Никогда в жизни не хотел стать другим человеком. Я и этим то, так, пока, кажется, толком, и не стал. Чего это с Берсом? Может, у него депрессия на почве алкогольного срыва?
В результате всех этих размышлений я не сразу пошёл умываться и завтракать - сначала как следует накурился, на старом месте, в одиночестве, забычкованным косяком, чтобы окончательно снять с себя даже мнимое присутствие похмелья. И в результате опоздал на завтрак. Вернее, просто решил на него не ходить - когда, по дороге в офицерский туалет, заприметил Зюзеля, работающего в одной из увитых плющом беседок над групповыми и отдельными кинопортретами одной из боевых групп.
В деревянном офицерском туалете было, как на какой-нибудь даче - валялся журнал скабрезного содержания и халтурного исполнения, с немудрёными анекдотами и на треть отгаданным кроссвордом. С потолка свисала ловушка для мух, напомнившая мне о гениальном творчестве Виктора Пелевина.