"Добро должно быть с кулаками и с большим хуем!" - всегда помнил я.
Вдохновлённый творческим порывом, я вышел из туалета и понял, что абсолютно не голоден - поэтому лучше идти, помочь Зюзелю разговорить бойцов. Хотя, раз он без Берса с "Бетакамом" - значит, звук не пишет. Тогда на хуя их разговаривать? На всякий случай?
Всё-таки я отправился к Зюзелю, минуя завтрак. Еда для моего организма была явно не главным. Жрать он мог что угодно. Тем более, Акула обмолвился, что на полдень запланирована вылазка на базар города Аргуна, для изготовления вечернего праздничного шашлыка и всяческих прочих закусок и деликатесов. Просто так, без всякого повода. А может быть потому, что пока наша киногруппа прохрапывает ранние утренние выезды бронетехники на зачистки, отряду воюется легче, без дополнительных напрягов?
Любая информация о предстоящей вылазке на настоящее дело волновала меня, и напоминала о лишнем подонке Печорине, которого хлебом не корми - подавай человеческих трагедий, поскольку ему, видите ли, скушно. Мне было не скучно - но весело, и хотелось развлечений. А поскольку к смерти я отношусь оптимистически - всегда люблю наблюдать, как другие рискуют. Правда, страдания и увечья я не любил никогда. Возможно, именно поэтому я никогда не любил есть печёнку, любую. Что-то там находится в печени - какой-то центр чувства вины или безопасности, одна хренотень. Надо спросить у Берса, пусть проконсультируется у тибетских врачей, специально, на благо всех живых существ и алкоголиков.
Тут Зюзель закончил съёмку и, велев мне срочно подготовить вопросы для военврача Старины Хэма, пошёл в палатку перезаряжать плёнку, а также и за Берсом, чтобы записывал звук на "Бетакам". Плюс изображение, само собой - кассет "Бетакам" у нас было с собой навалом, битком набитая большая китайская спортивная сумка. Запаришься эти кассеты перезаряжать. Если бы Берс или Зюзель любили и ли хотя бы уважали съёмку на "Бетакам" - они могли бы его почти не выключать, разве что изредка. Вот сколько было кассет. На хрена они там, на безумном телеке, Зюзелю столько дали - и на хрена он столько их взял? Типа - всё равно, что ли, не ему их таскать? Не похоже...
Я ушёл в сторону. Обдумывалось не особо. В смысле - вопросы к старине военврачу. Где всё ожидаемое - в плане самораскрытия и трансформации под воздействием экстремальных ощущений? Да пусть снимают сами, без меня! Всё равно всё это моё - такое спокойное от ощущения любви. Моей честной частной любви. Всё-таки я здесь - автор. Писатель, блядь. Пойду, лучше, накурюсь. Я ведь в Чечне, а не в этой их ёбаной Внутренней Ичкерии. Недаром говорил мне один наш известный классик-киношник, живший, как нельзя - народный депутат советского и потом российского народов - что не добьёшься, мол, Архип, правды о Чечне. Как будто я её добивался - вообще не я затеял тот разговор, он сам меня вызвал, аванс выдать захотел. Да ладно! Чего её добиваться, правды о Чечне - вот она вся, как на ладони! В конце концов, депутаты из той плеяды психотических крупных личностей, для которых трагедией является даже простое уничтожение государственной атрибутики. Что они знают про внутренний мир воинов-самоубийц?
Ладно, еврейские и мусульманские мужчины не любят и не доверяют женщинам из-за обрезания - мол, "мама не спасла". Евреи вообще не доверяют женщинам на уровне перинатала - потому что сразу после рождения их обрезают. А мусульмане - на социальном уровне, потому что их обрезают лет в семь. Неизвестно, что круче. В любом случае - кладбища полны незаменимых людей. А в Африке, кое-где, до сих пор маленьким девочкам обрезают клитор. Вот уроды. Не девочки, уж разумеется...
Когда я вернулся в палатку - в ней лежал Берс. Поверх одеяла, причём в разных носках, белом и чёрном.
- Недвойственность... - коротко ответил он на мой вопрошающий взгляд.
Действительно. Недвойственность. Как я и сам сразу не догадался?
В углу сидело нечто - это был накрытый одеялом Зюзель, бряцающий железяками "Конваса" в процессе работы с целлулоидной плёнкой, боящейся любого света, как огня.
Я присел за столик, вырвал из чьего-то блокнота листок бумаги и накалякал карандашом вопросы к Старине Хэму. Они были предельно лаконичны: "Как ты здесь очутился и по каким мотивам? Что с твоей точки зрения, есть граница между жизнью и смертью? Что есть граница между внешней Чечнёй и Внутренней Ичкерией, как совместной моделью хронотопа? Снятся ли тебе сны, и если да, то расскажи парочку? Какие книги ты читаешь в промежутках между боями? О чём ты думаешь, когда умирает человек, которого ты пытался спасти?"