В чётках было сто восемь костяных продырявленных шариков, и так называемая костяшка "ступа" - все нанизанные на кевларовую нить, выдерживающую огромную нагрузку, если что. Даря эти чётки мне, Берс бормотал что-то про то, что меня должны защитить эти, как он выразился, "кости яка-истребителя".
Это было последнее внятное воспоминание, оставшееся у меня от того вечера. Дальнейшее напоминало лишь обычный пьяный и обкуренный сон. Глубокий, спокойный и жизнеутверждающий - как у младенца, который только что спасся из необъяснимо кровожадного и чуждого ему теперь Вифлеема.
21.
Строго по всем командирским в мире часам к нам всем неощутимым ещё ознобом приближался чёртов День Независимости. Медленно и верно принципам чистого киноискусства продвигались съёмки документального кинофильма "Внутренняя Ичкерия" - происходившие, в лучших традициях хоррора советской армии, на базе отряда спецназа внутренних войск министерства внутренних дел российской федерации "Ярило", в Ханкале, под Грозным, нынешней столицей чеченцев, основанной терскими казаками по заданию царского России правительства того времени. Многое было непонятно - я, по крайней мере, трактовал независимость, наверное, слишком глобально и общо.
Вселенной до нас было не по хую - я так думал. Но на пятый день пьянки думать так я перестал - мою психику довинтило до лучших состояний десятилетней давности, но я при этом находился не внутри себя, как тогда, я выдавился наружу, подобно тюбику из пасты, размазываясь по чеченскому излучению истины, более жёсткому, чем в Москве, ясное дело, не считая Кремля.
Итак, я в очередной раз проснулся - и решил не подсчитывать в уме, сколько я уже здесь торчу. Ебанистическая энергия чистки кармических загрязнений осталась далеко во сне - похоже, вся переработалась в чистейшей воды долбоебизм. Но надо было обнаружить в только что проснувшихся самоличных башке и сердце те свежие крючки, за которые желательно уцепиться, по новой, дабы не напортачить, как в прошлый раз. И понять, что имеется в виду за сим размышлением - может быть, ничего.
Я смотрел в брезентовый потолок, слушал, как храпит замполит Акула, и перебирал варианты будущего. Если, конечно, мы выберемся живыми из этого региона. Ну, или если хотя бы лишь я один. Выберусь - а тебя в моей жизни уже ни хуя и нет. Как тут неоднократно не выматериться?
И какого ж хуя ты решила со мной расстаться - на время, навсегда, один хуй - девочка моя? Ты, видите ли, должна проверить свои чувства - не знаю уж, что там у тебя за чувства, но отношусь, ясен хуй, уважительно до небес. После стольких лет безумной - да да да да да - совместной жизни со мной - что ещё могло произойти с твоим сознанием, кроме абсолютной измены? Вот и свалила в Крым, заявив, что будешь думать - возвращаться ли тебе жить в Москву, и нужен ли детям такой безбашенный папаня, а тебе нужен ли такой себялюбивый родственник в кровати. Ты - сказала ты мне - для меня очень близкий человек. И я от тебя очень сильно устала - сказала ты. Так именно с родственниками всегда и случается - это и без тебя понятно. Ни хуя себе, подумал я, боевая операция! Ну и пиздуй тогда - сказал я. Грубый, несдержанный тип. С другой стороны - в Крыму климат лучше и детям там спокойнее. А может быть, и маме их тоже так лучше. Я человек разрушительных страстей. Пусть лучше достанусь многим женщинам понемногу, чем одной через край. Тебе не позавидуешь - мужики в Крыму так себе, псевдогероиновые нарциссы да недорасты, в большинстве своём. Москва тоже, конечно, не сахар - город дебилов, хотя очень энергичных, потому энергии перехлёстывают через дебильный край.
Или же я просто себе льщу? Вряд ли я умею любить - чтобы эта хрень ни значила, кроме страха. Да и на хуя оно мне надо? В мире и так достаточно страданий. Пусть дети любят - это у них уловка такая защитная. Мы же не дети. Я вообще на войне торчу, хуй его знает, который день - причём даже не воюю, а снимаю кино про воинский дух. Помогаю Берсу и Зюзелю. Жду, когда всё закончится - плёнка, спирт, анаша. Трупы пока не начались - так что воинский дух у нас, покамест, не кровожадный. Не майский там утцли-путцли какой-нибудь - нормальный русский воинский дух в Чечне.
Итак, я был здесь и сейчас, смотрел в брезентовый потолок, слушал, как храпит замполит Акула, и перебирал варианты будущего. Если, конечно, мы выберемся живыми и неповторимыми. И что мне остаётся?
Жить. Причём вечно. Лицом к лицу видеть зеркало в каждом пробеге эндорфинов между синапсами и косинапсами, что ли, своего мозга, выращенного планетарными годами. Чувствовать свою нервную систему. Уважать её, в конце концов, хотя и её, в сущности, тоже нету. Но она существует - потому что прётся в колебаниях, что бы эти буквы не значили.