Когда я тебя увижу? А вдруг моё тело ненароком здесь испортят? И я умру? Или стану калекой? Это твои страхи, не мои - я просто их тебе навязываю, но больше не буду. Зачем они тебе - у тебя хорошие условия. У тебя двое почти взрослых детей, открытые отношения с рядом разных интересных мужчин, всё супер. Да прибудет с нами сила!
"Коламбия пикчерс не представляет, как хорошо мне с тобою бывает..." - вот так в голове крутилась мелодия. Я всё время видел только твоё - то обнажённое, то в маленьком платье - живое тело, и лишь изредка видел разбитый траками бэтэров каменистый суглинок, что ли, размоченный дождями и высушенный палящим солнцем Чечни. Здесь в горах у всех растений колючки длинной с бутылку пива - потому что природа такая. Но в этот раз мы пока до гор ещё не добрались. Всё бухаем. Да и доберёмся ли? Замполит Акула изредка матерился, перепрыгивая очередную траншею - какого, мол, чёрта их здесь столько понакопано?
А я шёл спокойно. Размышляя, что все мои страхи насчёт того, что наша с тобой связь разрывается - это просто защитная реакция моих привычек считать себя реальным, живым, подверженным опасности распада. Я старался почувствовать, как бессознательно хватаюсь за любой невроз, чтобы прочувствовать ритм жизни, цепляю бычий кайф, а жизнь то она короткая, хоть и не последняя. Но каждая следующая должна быть лучше предыдущей. Поэнергичней, что ли. Но со счастливым исходом. А я чтобы не торчал на стимуляторах и галлюциногенах. Хотя я, честно говоря, особо на стимуляторах и галлюциногенах никогда и не торчал. Другой вопрос, что постоянно успокаивал переутомившуюся психику лёгкими релаксантами растительного происхождения. Которые мне могут разрешать легально употреблять, например, в Лондоне - посмотрев в мою медицинскую карту. Там у них через парламент провели список из сотни болезней - у меня из них штук семь точно есть, не считая астенического синдрома и поражения центральной нервной системы неясного генеза. Теперь мне был отчётливо ясен этот неизвестный генез - увидеть его ворота я намеревался под грибами в ближайший же вечерок, стараясь не убухиваться спиртягой. Так только, слегка похмелиться. А после грибов - так, Берсу ничего не давать, мне надо съесть все одному, а он пусть сам решает свои проблемы - я окончательно завяжу бухать. Так будет проще всем. Или нет? С кем я вообще разговариваю, когда разговариваю сам с собой? С тобой я вообще не разговариваю, ты предатель. Ну ладно, хорошо. Предатель здесь - это я.
Так я думал, пока мы все не упёрлись в колючую проволоку в человеческий рост, часто натянутую между деревянными столбами. Это дело охраняло стратегически важные подходы к вагончикам с представителями масс-медиа. К единственному входу в неподвижный состав вели деревянные доски, проложенные через гиперзловонного типа лужу. На колючую проволоку была насажена дохлая крыса немаленькой немосковской стати. А сразу за оградой, в вагончике, за стеклом купе, было лицо телевизионного корреспондента Жеки. Оно смотрело на нас.
Лицо это было небритое, пижонски измотанное и расслабленное, как у святого с картин Иеронима Босха.
- Жека?! Ты?! - удивился я.
Он помахал мне рукой, и сделал знак заходить - как будто точно ожидал меня здесь увидеть. А он не мог этого ожидать. Мы года три как общались только в "гадюшнике", как следует пьяные, да на бульварах, распевая песню "Ты меня ждёшь, ты у детской кроватки не спишь... Эта вера от пули меня тёмной ночью хранила... Радостно мне!!!! Я спокоен!!!! В смертельном бою!!!!" и так далее уже орали, иногда до приезда милиции. Частенько бухали и с покойным Санчесом - а когда Жека купил себе первую машину, Санчес ему её моментально разбил, проехав всего три метра до ближайшего столба.
Часто мы бухали, вспоминая прошлую чеченскую и вообще разные репортёрские старые байки. Как один фотограф провалился в яму на эксгумации, а другой сфотографировал, как в Таджикистане кулябец гармцу ухо отрезает под портретами Ленина и присмотром маньяка Сангака Сафарова - и в Кащенко пожизненно угодил. Это тебе не эхо войны.
Но не байки нас интересовали - взгляд на вещи был нашей целью, высококультурный и европейский, а не как у животного большинства и страусино прячущего голову в песок правительства якобы единой Европы. Мы с Жекой всего этого не допустили бы, и хотя смысла в нашей умственной деятельности всегда было не чрезмерно - в пространстве нет таких понятий, как много или мало, а только вектор и в меру сил.