Движения гнома стали такими нежными, что он мог прикоснуться пальцами к свежему лаку и не повредить его. Мьолльн обожал запах лака, который не выветривался из помещения даже после окончания работы. Он пробыл у мебельщика почти три года, пока старик не свернул дело и не отправился доживать свой век на покое в Старый Порт — как это было принято у мастеров Провиденции. К тому времени, как Мьолльн снова пустился в дорогу, руки его почернели от лака — он и сегодня с гордостью носил на пальцах этот знак своего ремесла.
Следующий год стал самым трудным, но и самым важным для гнома. Он отправился один к горам Гор-Драка, решив перейти их. Если самый маленький человек на свете сумеет взойти на самую высокую вершину мира, значит, на свете нет ничего невозможного, сказал он себе, — возможно, ему даже удастся дорасти до человека! Он начал восхождение по южному склону гряды, и поначалу ему навстречу еще попадались одинокие пастухи со своими стадами. Он спал под звездами, обдуваемый ночными ветрами, и каждое утро с радостью в сердце продолжал свой путь и шел до вечера, петляя по крутому откосу. Вскоре люди перестали встречаться, только серны да сурки молча наблюдали за ним. Склон становился все более отвесным, ноги скользили по камню, а солнце светило так ярко, что Мьолльн порой едва не падал без чувств. Но труднее всего приходилось с пропитанием. Чем выше поднимался Мьолльн, тем реже встречались съедобные растения, тем труднее становилось поймать на обед рыбку. В какой-то момент он было подумал, что умрет голодной смертью, когда — о, чудо! — набрел на старую деревянную хижину, где пастухи оставили немного солонины. Гному ее едва хватило на обед, но он набрался сил, взбодрился и наутро снова отправился в путь.
Каждый день приносил новые страдания. Горел пересохший рот, воспаленные глаза слезились, руки покрылись ссадинами, ныла усталая спина, икры сводило судорогами, а ноги покрылись кровавыми мозолями. Каждый шаг доставлял страдания, Мьолльн давно утратил представление о времени, и вперед его гнала одна только гордость. Когда гном добрался до перевала у вершины Гор-Драка, от него осталась одна тень.
Идти дальше было бы полным безумием: Мьолльн слишком ослаб и не выжил бы на отвесной вершине. Но он выиграл спор с самим собой и был уверен, что сумеет спуститься по другой стороне горы. Мьолльн тяжело рухнул на землю и разрыдался от боли и радости.
Он отдыхал много дней, восстанавливая силы в горной седловине Гор-Драка и созерцая раскинувшийся внизу на юге Борселийский лес и город Атармайю. Когда солнце опускалось вечером за горизонт на западе, море одевалось в лиловый наряд. Гном, никогда в жизни не видевший такого, даже забыл про голод — он питался красотой гор и окружавшим великолепием. Целыми днями он упивался стройным ладом мироздания и однажды вдруг отчетливо осознал смысл своего путешествия.
Он больше не хотел «дорастать до человека».
Утром Мьолльн начал долгий спуск в долину, и сердце его полнилось счастьем.
По прошествии нескольких недель он поселился в маленьком городке Блемур и долго работал там красильщиком, поваром, кузнецом и конюхом… пока не открыл собственную лавку, где можно было найти товар на любой вкус. Гном оказался любезным и умелым торговцем, и жители очень ценили и уважали его, зная, что у Мьолльна каждый найдет, что ему нужно. Если же какого-нибудь товара вдруг не оказывалось, гном в месячный срок непременно доставлял его в Блемур! Так пролетело десять счастливых лет, местный бард научил Мьолльна играть на волынке, и в один прекрасный день гном решил снова пуститься в путь. Он устал от спокойной жизни, ветер странствий манил его в дорогу, он жаждал новых приключений и назначил себе испытание еще более безумное, чем восхождение на Гор-Драка. Он научился игре на волынке и поклялся, что станет первым среди гномов бардом. Продав лавку, Мьолльн отправился в Старый Порт, чтобы избавиться от имущества, на которое не нашлось покупателей в Блемуре.
— Теперь, — сказал он девочке, — я ушел из города, чтобы найти друида, который согласится сделать из меня барда. Видишь, чего можно добиться, начав простым кузнецом?
— Я знала одного кузнеца, — кивнула Алеа, — вернее — дочь кузнеца.