– Клянусь, – произнес Уильям, и слова его были правдивы.
– Обещаешь ли служить людям, насколько хватит твоих сил?
– Обещаю.
– Да хранят тебя наши предки, возлюбленный брат, и да укрепят они тебя в новом сане.
Сердце Уильяма колотилось, он опустился на колени.
– Теперь ты вправе учить тех, кого сочтешь достойным знания, всему, что посчитаешь полезным и нужным. И ответственность за это ляжет на тебя одного, ибо ты приобщен тайне.
«Великая Мойра, вот чего я всегда ждал. Я становлюсь друидом – таким же друидом, как тот, что десять лет назад бесплатно принял меня в свою школу, сочтя достойным обучения. Сумею ли я стать таким же добрым? Буду ли учить так же хорошо? Окажусь ли на высоте моей собственной мечты?»
Архидруид встал, подошел к Уильяму и возложил руки на его склоненную голову.
– Я, Эльдер Моргау-кабан, сын Сундайна по прозвищу Гову-бард, друид по имени Айлин, Архидруид священного круга Сай-Мина, возвожу перед лицом гаэлийцев Уильяма Тишайшего в сан друида. В честь этого события и потому, что наставники называют его справедливым человеком, отныне братья и все остальные люди будут звать его друидом Фингином. Да хранит тебя Мойра, Фингин!
Потрясенный Уильям плохо понимал, что происходит. Он смутно видел приближающиеся тени, рука Айлина на лбу становилась все горячее, как если бы сайман старца был направлен на его голову, и внезапно он словно лишился чувств.
Вокруг вспыхнул яркий белый свет, заливая каждый уголок его разума. Этот свет шел откуда-то изнутри, а потом все исчезло. Наступила абсолютная пустота.
Ощущение длилось всего мгновение, но, придя в себя, Уильям понял, что стал другим человеком. Айлин что-то изменил в нем. Открыл некую дверь. Разорвал цепь: он теперь лучше видит, лучше слышит, все его чувства обострились до предела. Сайман в глубине его существа утратил былую зыбкость, став сияющей, могущественной силой, которая отныне не ослабнет никогда.
Уильям постепенно приходил в себя. Шехан сжал его в объятиях и произнес:
– Теперь ты друид, Фингин. Бери, это принадлежит тебе.
Он протянул ему друидский белый плащ и посох. Изо всех сил сдерживая волнение, молодой человек накинул плащ на плечи и обеими руками взялся за посох. Он столько лет ждал этого мгновения, что ему почудилось, будто этот посох принадлежал ему всегда.
Друиды один за другим подходили к посвященному и обнимали его. Глаза их сияли искренней любовью.
Уильям, которому еще предстояло привыкнуть к новому имени Фингин, перестал наконец сдерживать слезы. Издалека до него доносилась музыка – теперь барды заиграли весело и радостно.
– Мы отправимся далеко? – спросил Саркана его сын.
– Почему ты об этом спрашиваешь, мальчик мой?
Тагору, одному из самых молодых воинов клана Махат'ангор, в будущем предстояло унаследовать от отца звание вождя всех кланов. Впрочем, сам он не стремился к этой тяжкой ответственности. Храбрый и могучий воин с торсом, украшенным, как у всех мужчин клана Махат'ангор, синим узором; с гребнем длинных волос, ниспадающим на спину с выбритой головы, Тагор был наделен редкостной, магнетической привлекательностью: не одна девушка клана мечтала стать однажды его женой. С самого его раннего детства на айгабах – трапезах, где присутствовали исключительно женщины, – говорили о его удивительных глазах: один был голубой, другой – черный. Он сам пока и думать не думал о будущей жене: каждый день с тех пор, как туатанны покинули Сид, мужчины клана проводили в сражениях. Одно отличало Тагора от старших воинов – в нем не было их яростной ожесточенности.
Саркан сидел в полуразрушенной хижине, где они остановились на ночлег. Наступил один из тех редких моментов затишья, когда юный Тагор мог поговорить с отцом.
Саркан принялся стирать с тела, рук и лица боевой узор, нанесенный синей краской. Он обмакивал губку в стоявший у огня котелок с горячей водой и совершал обряд омовения.
– Когда-нибудь нам придется остановиться, – ответил Тагор. Стоя за спиной отца, он развязывал вплетенные в его волосы кожаные шнурки.
Этот обычай считался в клане знаком почтения, и Тагор, как заведено, каждый вечер приводил в порядок прическу отца. В военные времена лишь мужчины имели право прикасаться к волосам воинов; когда наступал мир, это делали женщины, и тогда волосы, смазанные нутряным жиром, свободно спадали на плечи и спину. Тагор почтительно положил перед отцом кожаную косичку с вплетенными в нее перьями и сел рядом.
– А разве галатийцы остановились, когда пришли и начали истреблять наших предков? Ты должен всегда помнить: здесь мы дома. Подумай о названиях здешних поселений. Разве они ничего не говорят тебе? Почти все деревни и даже города носят туатаннские имена. Галатийцы так глупы, что не понимают смысла названий занятых ими городов. А ведь истина, сын мой, скрывается во чреве земли. И в названиях мест. Ты ведь знаешь наш язык и можешь понять имена гор, деревень и заброшенных храмов.
– Конечно, отец, но стоит ли из-за этого убивать потомков тех, кто изгнал наших предков с их земель? – не успокаивался молодой воин.
– Ты говоришь, как галатиец!
– Прости, отец. Мне известны наши побуждения, и я восхищаюсь нашей непреклонностью. Но я думаю о будущем, в котором мы смогли бы жить, не боясь новой войны… Однажды наступит день, когда нам придется искать мира, нельзя же сражаться вечно.
– Галатийцы не хотят мира, сын. Они истребили наших предков, потому что жаждали завладеть этой землей, а с похитителями и ворами переговоров не ведут и мира не заключают.
– Я понимаю, – разочарованно отвечал Тагор. – Скажи, отец, смогут ли однажды таутанны счастливо и спокойно жить в домах, подобных этой хижине?
– Да, сын мой! Когда мы заберем назад то, что принадлежит нам по праву. Твой народ сотни лет жил ожиданием возвращения к солнцу и свету. Вы, молодые, не знавшие жизни на поверхности земли, привыкли к такому существованию, но наше место здесь. Мы поклялись вернуться. И тебе придется подождать еще немного, прежде чем сложить оружие.
Юный Тагор подвинул полено в очаге, и огонь разгорелся с новой силой.
– А если на нас нападут друиды? Говорят, они очень могущественны.
– У меня есть то, что не позволит им этого сделать. В свое время я покажу тебе, а теперь спи, потому что завтра мы отправимся на юг, в те места, которые галатийцы называют Темной Землей и где течет Шинайн.
Саркан улыбнулся сыну и стремительно вышел на улицу, где его ждали вожди других кланов.
Трое путешественников свернули с дороги, ведущей в Провиденцию, и направились полями на север, к побережью Пурпурной реки. Три дня они шли по травянистой долине между песчаными холмами, спали в полях и ни разу никого не встретили. Рана Мьолльна понемногу заживала. На второй день к гному вернулось хорошее настроение, он даже выбросил костыль, выструганный для него друидом.
Вечером Алеа почувствовала себя плохо. Сердце мучительно колотилось, кровь яростно стучала в висках. Она внезапно ощутила неясный страх. Девочка не осмелилась поделиться им со спутниками и легла спать, как только они остановились на ночлег.
Ночь была безлунной, на небе, затянутом тучами, лишь изредка показывались звезды. Алеа быстро погрузилась в беспокойный сон.
«Я стою перед входом в огромный храм, сложенный из камня цвета крови. Нет. Это не цвет крови! Стены покрыты кровью! Нет ни воздуха, ни ветра, даже времени нет. Только я, храм и… что-то или кто- то… Он, который подстерегает меня. Я не знаю, кто Он, но Его взгляд неотступно следует за мной, стережет каждое мое движение. Я пытаюсь приблизиться к храму, но получается не сразу – ноги не идут. Они как будто вросли в камень, став продолжением красных каменных ступеней… кровавых ступеней. Потом Он позволяет мне войти. Нет. Он меня тащит. Неба нет. Только я, храм, который теперь медленно приближается, и… кто-то… Он. Я не хозяйка своим ногам, они сами несут меня к храму. Слишком быстро несут. Где-то в глубине души я чувствую, что не готова. На меня наваливается ужас. Нет, если я встречусь с Ним сейчас, то не буду знать, как уничтожить Его. Я должна перенести внимание на что-то другое.