Он стал готовить себя к худшему сразу же после того, как столкнулся с Заболотным, ощутив приближение каких-то больших и непонятных перемен. Их приметы проглядывали в самом облике Заболотного, в том, как он держался — надменно и начальственно, в том, как односторонне, тенденциозно вел расследование.
— Ну, а Косой и вовсе с тебя снимается, — не унимался Савелий, тоже пытаясь взвесить все «за» и «против».
Тимофей до сих пор не может простить себе того, что под нажимом Заболотного отпустил Косова. Не помог ему и Громов.
— Понимаешь, — сказал тот, когда Тимофей обратился к нему, — тут мы с тобой бессильны что-либо изменить. У Заболотного большие полномочия...
Из-за двери доносился смутный говор, споры. Тимофей снова закурил, вышел в коридор.
Оперативка все еще продолжалась. Заболотный пытался склонить членов бюро полностью согласиться с выводами комиссии...
— Что ж молчит секретарь? — повернулся он к Громову, рассчитывая на поддержку.
И тогда случилось то, чего Заболотный вовсе не ожидал. Громов поднялся из-за стола, расправил плечи, будто сбрасывая с них постылый, неприятный груз. Тихо, но решительно заговорил:
— За исключение из партии Тимофея Пыжова голосовать не буду. — И сразу же почувствовал облегчение, словно вырвался из каких-то невидимых, но цепких пут. Голос его окреп: — Правильно здесь отмечали — под нашим началом он работал. Говорю это не для того, чтобы, снимая с него вину, обелить себя. И я виноват. За это и выговор получил.
Заболотный недовольными, немигающими глазами смотрел на Громова, а тот уже обрел свою прежнюю твердость и независимость в суждениях.
— Товарищ Заболотный может, конечно, иметь свое мнение, хотя и встречается с Пыжовым впервые. Но я не могу согласиться с ним. Считать Тимофея Пыжова врагом не позволяет мне моя партийная совесть.
— Моего мнения вы можете не касаться, — возразил Заболотный. — Мы рассматриваем мнение комиссии. Очевидные вещи...
— Очевидные вещи, — перебил его Громов, — это колхоз, созданный им. И ошибки, которые он допустил при этом... — Громов повторил: — Именно ошибки, а не вражеские действия, как пытается доказать кое-кто, и должны быть предметом нашего обсуждения.
— Верно! — подхватил Изот. — Вот это правильный разговор.
— За ошибки Пыжов должен ответить, — продолжал Громов. — Должен понести наказание. Мы, действительно, не учили его пугать оружием, предостерегали в отношении Сбежнева. Тут я полностью согласен: заработал — получи.
— Какое же ваше предложение? — криво усмехнулся Заболотный.
Громов был бы рад оставить все, как было, удержать Тимофея, но, к сожалению, не видел такой возможности.
— Что ж, — проговорил он. — Поддерживаю мнение членов бюро: снять с работы, записать выговор.
— Осталось проголосовать, — все еще на что-то надеясь, сказал Заболотный.
— Позвольте, — вмешался прокурор. — Прежде чем выносить решение, надо послушать Пыжова.
— Конечно, мы его послушаем, — сразу же откликнулся Заболотный. Он уже уловил, какие преимущества получает в связи с этим решением. У него появилась возможность, при случае, обвинить бюро райпарткома и самого Громова в либерализме. Сделав такое, приятное для себя, открытие, он продолжал: — Непременно послушаем, хотя коллективное мнение — я имею в виду комиссию — для каждого здравомыслящего человека гораздо весомее, чем лепет одиночки. И еще мне кажется — прокурор забывает, что это не суд, а партийное бюро.
Тимофей еще только готовился отстаивать себя, а его судьба уже была решена.
36
Они долго молчали — Савелий Верзилов и растерянный, подавленный случившимся Тимофей. Расписной фаэтон медленно двигался по мягкому, еще не накатанному шляху, сверкая лакированными боками. Кони, будто чувствуя, что сидящим в экипаже людям не до них, еле тащились.
— Как же это? — наконец проговорил Савелий, будто обращаясь к самому себе. — Ничего не разумею.
И снова умолк. Он никак не мог согласиться с решением бюро. Громко хмыкнул, сдвинул сутулые плечи, развел руками, повторил:
— Не разумею. Ни-че-го не разумею.
Они и не заметили, как выехали на околицу. Поселок остался позади. Пахнуло свежим степным ветром. Глотнув его, Тимофей сдернул фуражку, тряхнул русым вьющимся чубом, отмахиваясь от черных мыслей, как стреноженный конь от беспощадных в своей.лютости слепней.
Савелий покосился на него, отвел взгляд.
— Я так прикидываю, — начал раздумчиво. — Одна тебе дорога — в округ.