— Не обо мне речь, — глухо отозвался Тимофей.
— Как не о тебе?! — возмутился Савелий. — Ни за что, ни про что саданули!
— Тут уж ничего не поделаешь, Тихонович. «Не мил — люб не будешь», как говорит Кондрат. Видно, «стихия» моя такая.
— Еще и шутки шутишь, — укорил Савелий. — Тебя же в чужую шкоду — носом, как щенка неразумного, ткнули! В чужую шкоду!
— Так что ж мне, в грудь кулаками бить?! — вспылил Тимофей. — Доказывать, какой я хороший?! — И уже тише: — Войди в мое положение, Тихонович. Не могу я... глотку за себя драть.
— Гордыня обуяла?
— И гордыня.
Савелий иронически поддел:
— Не думал, что такой хлипкий. Насели, а он и ручки сложил: берите раба божьего, подминайте, топчите. — Не в силах сдержать досады, продолжал: — В округ надо ехать с жалобой.
— Этого еще не хватает.
— Ну... как знаешь, — сердито сказал Савелий, привстав, упираясь деревянной ногой в передок фаэтона, зло полоснув кнутом по крупам лошадей.
Фаэтон закачался на мягких рессорах, понесся вперед. Тимофей откинулся к спинке, закрыл глаза. То, что предлагал Савелий, его не устраивало. Жаловаться он не собирается. Нет. Во всей этой истории он усмотрел гораздо большее. И пусть Савелий не думает, будто он, Тимофей, опустил крылья.
— Меня не так просто сбить, — заговорил он, когда его спутник немного успокоился. — Я выстою. А иной, гляди, и зашатается и пойдет под уклон. Страшно это — потерять веру.
— Выстоять — выстоишь, — отозвался Савелий. — Силы в тебе, что в лешаке. А уступаешь зря. Во вред делу твоя гордыня оборачивается.
— О деле и думаю, Тихонович. Жалобу составить проще простого. Мол, неправильно сняли, прошу разобраться и... так далее. В лучшем случае восстановят Тимофея Пыжова. Повторяю, в лучшем случае, если жалоба попадет в руки порядочного человека, а не такого деятеля, как Заболотный. Ну, а что это даст?
Савелий задумался. Постановление было жесткое. За искривления в колхозном строительстве предписывалось отстранять от работы, исключать из партии, отдавать под суд. Крутоярская партийная организация единодушно поддержала это постановление, понимая, что оно направлено против злостных врагов Советской власти. Но то, что произошло с Тимофеем... А по всему видно — не один он попал в такой оборот...
И будто угадывая мысли Савелия, Тимофей продолжал:
— Вот где, Тихонович, вред делу. Окружком тут не поможет. Выше надо стучаться.
Савелий удовлетворенно крякнул. Нет, он не ошибся в Тимофее. Такого и в самом деле трудно сбить с ног.
На полпути к Крутому Яру Тимофей попросил Савелия придержать коней.
— Пройду ПОЛЯМИ.
— Пойди, пойди, — поддержал Савелий, поняв, что Тимофею хочется побыть одному. После того, что произошло на бюро, трудно сохранить ясную голову. В таком состоянии нелегко писать в Центральный Комитет: и обиду надо переварить, и каждое слово обмозговать.
А Тимофею действительно было очень тяжело. Он шел полевой дорогой.и думал о том, какую большую ношу взваливает на себя. Он сознавал всю ответственность задуманного. И все же не мог отступить. Так повелевала ему партийная совесть, глубокая убежденность в своей правоте. Он должен сообщить о том, как обернулось постановление против честных, ни в чем не повинных работников на низах, о том, что кое-какие людишки используют это постановление во вред партии, во вред общему делу.
Нет, Тимофей далек от мысли щеголять какими-то особыми заслугами, ставить себя в исключительное положение. Он и на паровозе будет служить народу, своей, Советской, власти верой и правдой, как служил до сих пор. А поэтому — к черту сомнения и колебания!
Поля уже ожили, задышали. Посвежела сильно поредевшая озимка.
пошла в рост. Большие, причудливой формы плешины побили всю делянку. Как и предполагал Тимофей, не все вымокло — кое-что удастся собрать. Проклюнулся овес. Буйно зазеленели бросовые участки. Вот здесь он спорил с Артемом. Там — натаскивал Изота, как понимать землю. Это поле исходил за плугом... Без него теперь уберут озимку, вырастят овес, распашут одичавшие земли. Без него...
Он кружил и кружил по степи, словно прощаясь с ней. Временами останавливался, склонялся над всходами, шел дальше. Ему никто не мешал. Тимофей знал, что в это время не встретит здесь колхозников — вчера вечером сам давал наряд. Бригада Игната Шеховцова работает на огороде. Только Семен Акольцев с Егоркой должен распахивать целину. Вон против терриконов горловских шахт, синеющих на северо-востоке, рокочет его трактор. Тимофей издали понаблюдал за его работой и не стал подходить — ударился в сторону.
Но его давно уже приметил Семен. Повернулся к прицепщику, крикнул: