— Гляди! Председатель наш чего-то колесит полями!
Егорка приподнялся, узнал своего дядьку.
— Что-то соображает! — отозвался не без гордости.
А Тимофей уходил все дальше, то теряясь из вида, то появляясь вновь. Он будто отдался бездумной созерцательности: остановит взгляд на жаворонке, послушает его песню, окинет горизонт, проводит дымки паровозов, пока они вовсе не растают в синем небе... Внешне он был спокоен. На самом же деле в нем происходила напряженная работа мысли. То, что вначале представлялось смутным, приобретало законченные формы. Сами по себе находились нужные слова. Письмо получалось таким, каким должно быть, — кратким, точным по мысли и весьма доказательным.
Тимофей заторопился домой. Он старался не думать о предстоящем объяснении с Еленой. От нее ведь не утаишь случившееся. Но то, что произошло с ним, может окончательно ее надломить. Этого Тимофей боялся пуще всего.
Елена встретила его выжидающим взглядом. В нем таилась тревога.
— Страшного ничего нет, — поспешил заверить Тимофей.
— Обошлось? — недоверчиво глянула на него.
— Не совсем... В партии оставили, — медленно проговорил Тимофей. — Выговор записали. А от работы отстранили.
— Ну и ладно. Ну и хорошо.
Тимофей не поверил своим ушам. Он собирался успокаивать Елену, тревожился, сумеет ли развеять ее страх. А у его подруги хватило сил достойно встретить обрушившееся на них несчастье.
— Буду писать в Москву, — сказал Тимофей, рассчитывая хоть немного смягчить неприятное сообщение.
Елена вздрогнула, освободилась из его рук, отчужденно промолвила:
— Я тоже писала в наркомпрос. О бригадном методе обучения. А чем кончилось?
Тимофей помнит, чем это кончилось. Елене сделали серьезное внушение, обвинив в том, что она безнадежно отстала от веяний времени. Ей без обиняков сказали, что за такие взгляды по меньшей мере прибегают к оргвыводам и не делают этого лишь потому, что знают ее в прошлом как исполнительного, надежного работника.
Елена прижалась к нему, заговорила, взволнованно, бессвязно:
— Не надо. Не надо писать, Тимоша. Жили мы тихо, спокойно. Ушел с паровоза — все беды начались. Пусть так останется. Слышишь? Как бюро решило, пусть так и будет.
— Пойми же ты! Люди могут безвинно пострадать. Коммунисты, товарищи наши! Не о себе хлопочу.
— Тем более, — словно в каком-то ослеплении подхватила Елена. — Зачем оно тебе? Одни неприятности. Я уже устала, слышишь? Устала. Оставили в партии — и хорошо, и на том спасибо...
Она говорила, а сама чувствовала, как все отчужденнее становится Тимофей. Отстранилась, увидела его взгляд — холодный, презрительный. Увидела нахмуренные брови, упрямые губы, подергивающиеся крылья носа.
— И это говоришь ты?! — Тимофей задохнулся от возмущения, — ы что предлагаешь?!
Елена вспыхнула.
— Не смей разговаривать со мной таким тоном!
— Ей тон не нравится! — возмутился Тимофей. — А то, на что толкаешь, нравится?
Елена побледнела.
— А мне нет! — запальчиво продолжал Тимофей. — Не так воспитан.
— Оно и видно, — отчаянно кинула Елена. — Какое уж там воспитание!
— Ну да. Правилам хорошего тона не обучались.
— И напрасно. Тебе не помешало бы.
За все время их совместной жизни это было первое серьезное столкновение. Они говорили колкости, наносили друг другу обиды, даже не замечая этого.
— К черту! — кричал Тимофей. — К черту обывательщину!
Что-то жестокое, как у всех Пыжовых, проглядывало во всем его облике. Елену испугала необузданность Тимофея, злость, с какой он обрушился на нее. Но она лучше владела собой, в ней больше было благоразумия. Она поняла: надо уступить, чтобы прекратилась эта унизительная, оскорбляющая их перепалка, иначе произойдет ужасное, непоправимое.
— Хорошо, — сказала она. — Я понимаю. После всего, что случилось с тобой, очевидно, нужна была разрядка. И я рада: хоть в этом сослужила тебе.
Она устало опустилась на стул, склонилась над столом — маленькая, обиженная. Тимофей видел, как мелко дрожали ее пальцы, как сутулилась спина. Елена плакала — беззвучно, не шелохнувшись. Тимофей лишь догадывался об этом по тому, как торопливо, стараясь не выдать себя, она подносила руку к глазам.
— Мы погорячились, — виновато сказал он, чувствуя, что Елена по-своему права. Новая работа, захватившая Тимофея, ничего, кроме неприятностей и бед, не принесла его семье. — Я, Лена, погорячился, — повторил Тимофей. — Прости, пожалуйста.
Он подошел, положил руку ей на плечо, легонько похлопал. Елена нашла его руку, прислонилась к ней щекой, затем прижала ее к груди. Тимофей ощутил гулкое биение сердца.